— Можно сдать пленки?

Потом она и сама поняла, что я хочу всего лишь слать пленки Даже улыбнулась (я бы улыбнулся в ответочку, но мне нельзя, пока не зарастет нижняя губа). И сказала прийти через час.

Я сунул красно-желтый квиток в задний карман (я все всегда ношу в кармане, деньги в том числе) и вышел вон. В дверях обернулся:

— У вас это действительно происходит так, как там написано?

Она меня больше не боялась, поэтому сказала:

— Не-а. Человек, который это написал, не в теме. — На ее языке поблескивала металлическая штанга. Самое интересное, что говорила она на полном серьезе.

Стеклянные двери (в большинстве «Кодаков» вообще вес стеклянное) послали мне вслед поток выплеснутого наружу воздуха. Я перешел на другую сторону улицы и купил (с утра — было ведь еще утро) бутылку пива. Моветон, но у меня были: а) незначительный, но все же сушняк и б) час никому не нужного, выпавшего из контекста и абсолютно свободного времени. Можно было еще, конечно, поехать домой (всего две остановки среди зеленых поручней), но домой не хотелось.

Вы никогда не задумывались над тем, по какому принципу развивается алгоритм происходящих с нами событий? Я — нет. Мало кто задумывается. Потому что бесполезно. Люди не должны даже пытаться рисовать в мозгу все эти разветвленные блок-схемы из школьного курса информатики: «если — то, если — то»… Узнают — будет плохо. Всем.

Я к тому, что: домой не хотелось, там было нечего ловить, и я направился с пивом в Екатерининский парк. Метров сто пятьдесят пешего хода (мимо закрытых почему-то ворот) до ближайшей дыры в заборе.

Затыкаю две из пяти головных дырок наушниками. Один из них (уже давно) безнадежно хрипит, искажая звуки, порожденные воспаленными мозгами участников группы «Тооl». Люди, слушающие группу «U2», говорят, что «Тооl» — музыка для тинейджеров, потому что она тяжелая.

Музыка для тинейджеров — это музыка для тех, кто не перебесился. Перебеситься считается благом, которое приходит с возрастом.

Если попасть в гарем к какому-нибудь гомосексуальному исламисту, то через какое-то время ежедневная процедура откатывания в анус скорее всего тоже начнет казаться благом, к осознанию благости которого ты пришел не сразу, но со временем. Если жизнь — война, то все поражения в этой войне peaбилитируются при помощи приобретенной мудрости смирения.

Ненавижу мудрость смирения. Вообще ненавижу мудрость.

Я не согласен с тем, что говорят поклонники группы «U2». Я считаю, что всех поклонников группы «U2» надо запирать в офисах и не выпускать оттуда даже на ночь.

Об офисах: офисы ругают те, кто сам сидит в них с утра до вечера (и при этом не любит группу «U2»). Лучшие из таких людей иногда пишут антиофисные книжки, пышущие идеальной злостью — той, на которую способен только самый бессильный винтик. Обычно в таких книжках у главного героя срывает башню и он либо умирает сам, либо убивает кого-нибудь еще. Посыл таков, что в этом, дескать, виноваты офисы.

Я работаю не в офисе (бородатый популярно-культовый хит омерзительно говнороковой группы «Ленинград» — не про меня). Мой источник дохода — расплывчатая полудолжность внештатного фотографа в нескольких изданиях. Некоторые из них — глянцевые. Правда, даже в них я работаю нес модой, нес политиканами и не со светскими тусовками. Никогда не снимал идиотские рауты, на которых Филипп Киркоров разбивает морду Юрию Шевчуку, а специально выписанный из Прибалтики Раймонд Паулс аккомпанирует на рояле полуистлевшему трупу Аллы Пугачевой (которая опять сделала липосакцию), и таким образом вроде как держу марку. Так говорят обо мне те, кто думает, что я лучше, чем я есть на самом деле.

Когда в первых числах месяца я совершаю гонорар-променад по всем этим изданиям, иногда в моем кармане (деньги я ношу исключительно в карманах, у меня нет ни банковского счета, ни кошелька) оказывается больше тысячи долларов США.

Интересная штука — вранье. Взять максимально возможную цифру и вот так невзначай упомянуть ее — походя, без уточнений — это то же вранье, только еще хуже, потому что формально к тебе никто не придерется. Я к тому, что: больше тысячи долларов — это вранье. На самом деле в среднем у меня выходит пять — тире — восемь сотен. Средненькая такая зарплата, но мне хватает. Даже на это, правда, ушли месяцы (если быть честным — недолгие, вполне сопоставимые с необходимыми низовому клерку для такого же финансового роста), но теперь я почти люблю свою работу.

Любить свою работу — это когда она не вызывает в тебе желания убить всех вокруг и (или) написать об этом хорошую книгу, пышущую бессильной злобой и имеющую все шансы стать культовой.

Любить свою работу становится легко, когда перестаешь любить все остальное.

На самом деле, будь моя воля, я бы представился по-другому. Например, так: промокшая штакетина, похожая на американский дорожный дредноут пятидесятых годов. Но это бы ничего не дало людям, которые в обязательном порядке требуют уточнения сферы деятельности и заработной платы. От меня в данном случае ничего не зависит — не я ведь придумал определять людей по этим критериям, в самомто деле. Однако факт остается фактом: любого человека надо представлять в первую очередь с этого ракурса. И хватит на эту тему: проехали.

Только еще один, последний, штрих к портрету. Я ненормальный. Не так как вы (вы ведь наверняка считаете или считали себя ненормальным, еще не давно это было в моде), а по-настоящему. Я — психически больной человек. У меня даже, скорее всего, есть какой-нибудь диагноз.

Никогда не пытался его уточнить. Ни разу в жизни не ходил по этим сраным врачам, которым самим впору плотно поработать над своим рассудком. Причина проста: вышеупомянутая болезнь мне совсем не мешает. Наоборот, она делает мою жизнь интереснее.

Большинство проблем, связанных с психическими расстройствами, — оттого, что люди не способны признать у себя их наличие. Как только факт заболевания признается его носителем, все становится на свои рельсы. Вы просто учитесь с этим жить, вот и все. Обычно это получается. Точно так же вы учитесь жить с новоприобретенным автомобилем, новорожденным ребенком или ампутированной конечностью — кое-что меняется и ретушируется в угоду вашему новому положению, но в целом вы остаетесь в игре, если вы, конечно, не полный лузер.

…Парк: обычная суета, разве что немного разбодяженная — в силу раннего часа количество суетящихся на квадратный метр ниже среднестатистического. Это ненадолго, надо полагать. Из-за забора, ограждающего от мира открытый музей бронетанковых войск СССР (или как там называется эта площадка с бронеавтомобилями и «катюшами», я не знаю) — мультяшные реплики детей, которых заспанные мамы неумело подсаживают на ржавеющие образцы советской техники. Справа, за сеткой, ставшие модными в ельцинскую эпоху теннисные корты: два человека увлеченно машут ракетками. У ближайшего ко мне — выбитые на голых плечах аксельбанты. Вор в законе, значится. Никогда не думал, что воры в законе играют в теннис на таких левых и общедоступных кортах.

Далее: турники с раскачивающимися сосисками физкультурников, правее — пруд с подпрыгивающими по берегам поплавками апологетов утреннего джоггинга. На дальнем конце пруда — дым от шашлыка: гадкий кавказский кабачишко с перманентно (даже поздней осенью) теплым пивом. А на том месте, где раньше все время проводились пенсионерские танцульки под музыку эпохи ВОВ, маячит купол. Зеленый. Как та книга, которую читала «Кодак»-девушка со штангой на языке.

Надо ли говорить, что этот цирк-шапито я до сего дня не видел. Хотя вряд ли он мог удивить так же, как тортообразный недоскреб на пути следования трамвая. Уж в этом-то никакой хайтек не задействован: разбить где-нибудь шапито — плевое дело. Даже если из-за этого (как всегда) страдают ветераны, которых лишают очередной (последней?) радости — подергать немощными чреслами под звуки фокстрота «Рио-Рита».

Я подошел ближе — с малого расстояния купол казался не просто зеленым, а возмутительно зеленым. Сегодня я уже видел такой цвет — дважды. На поручнях автобуса марки «Икарус» и на газоне возле гадкой домины.