Гленн Тарнер ворочает миллионами, как гирями, а гирями — как пятицентовой мелочью. Он намертво врос обеими ногами в землю Америки и в то же время непрестанно кружит над ней, словно коршун. Кружит в прямом и в переносном смысле. Спидометры его личных самолетов, реактивных разумеется, накручивают ежегодно в среднем один миллион километров.

Он кружит над Америкой — от океана до океана, — словно коршун, но нисходит на ее грешную землю, закованную в бетон аэродромов, как Христос-спаситель, и серебряный доллар, отчеканенный на монетном дворе вашингтонского казначейства, сияет нимбом над его головой, над его черными, как смоль, жесткими, как проценты, и густыми, как индексы Доу-Джонса[1], волосами.

Его ждет распятие, как и Христа-спасителя. И не какой-нибудь посыпанный пеплом античности Понтий Пилат, умывающий к тому же свои библейские руки, а генеральные прокуроры почти всех американских штатов (а если хотите точную цифру — сорока пяти) жаждут привлечь его к уголовной ответственности за все мыслимые и немыслимые преступления, связанные с презренным металлом.

И не только генеральные прокуроры почти всех штатов Америки, но и почти все члены почти всех комиссий сената и палаты представителей жаждут его крови. Я уже не говорю о министерстве юстиции, о налоговом бюро, о комитете по ценным бумагам и бирже, о федеральной торговой палате, о национальном совете хорошего бизнеса (ведь плохой бизнес — это не бизнес); к губам которых давно прикипели гвозди, предназначенные для ладоней Гленна Тарнера. Но пока что через эти ладони проходят не гвозди, а доллары, миллионы долларов, десятки и сотни миллионов. И пустует Голгофа, скучает и гниет на корню крест, тщетно поджидающий одного из величайших лжепророков Америки…

Однажды мне довелось быть свидетелем очередного явления Тарнера народу. Дело происходило не в Палестине, а в Чикаго, не в пустыне, а в кишащем людьми аэропорту столицы американских гангстеров и полицейских. Тарнер прибыл в собственном реактивном лайнере, хвост которого был украшен его гигантским — в пять метров — портретом. Подпись под портретом гласила: «The unstoppable Glenn Turner» («Неудержимый Глени Тарнер»). Руки «неудержимого» были скрещены на груди, взор его устремлен в небо.

Затихли мощные моторы, и к самолету подкатили трап. Еще через несколько мгновений чрево лайнера разверзлось, мелькнула голубая — размером в фиговый лист — мини-юбка стюардессы, и в эллипсоиде выхода появилась фигура в красном. Фигура вскинула руки, растопырив указательный и средний пальцы знаком победы — V, и начала торжественный спуск.

По обе стороны фигуры, с трудом одолевая высокие ступени трапа, скатывались два карлика, тоже в красном. А внизу у трапа бесновалась толпа, разодетая, как новоорлеанские джазисты начала века. Вот только полосатые сорочки встречавших были почему-то повязаны галстуками из меха норки. (Впоследствии я узнал почему.)

Джентльмены в норковых галстуках приехали на аэродром в роскошных «кадиллаках» и «линкольнах» с сиденьями, обитыми, как вы, наверное, уже успели догадаться, норковым мехом, и с капотами, раскраска которых играючи затмевала самые исступленные фантасмагории полотен художника Марка Шагала. На бамперах «кадиллаков» и «линкольнов» были укреплены плакаты, провозглашавшие: «Я знаю, как сделать вас богатыми, если у вас хватит смелости спросить меня об этом». Повидимому, слова эти были взяты из евангелия от Тарнера.

Судя по толпе, ожидавшей его пришествия, вернее, по нетерпению этого ожидания, смелости тарнеровской пастве было не занимать. Во весь рот — от ушей до ушей, как у человека, который смеялся в романе Гюго, — встречавшие орали нечто нечленораздельное: «ММММОООNNEY!» С великим трудом я разобрал, что означал этот рев. Предельно напрягая голосовые связки и бычьи шеи, кокетливо повязанные норковыми галстуками, люди кричали: «Money!», то есть «деньги».

Протанцевав каскад, скрещенный с чечеткой, Гленн Тарнер пересчитал наконец все лесенки трапа и ступил на землю. Толпа тут же окружила его. Он пожимал тянувшиеся к нему руки, одних хлопал по плечу, другим ерошил волосы и, конечно, раздавал автографы. Элементарно? Ординарно? Пожалуй. Вот только автографы ставились им на стодолларовых ассигнациях, которые он небрежно извлекал из бумажника гомерических размеров, украшенного золотыми вензелями «Г. Т.».

Счастливые обладатели автографов сначала цепенели, словно ужаленные мухой цеце, а затем ударялись в ритуальную пляску святого Витта, неестественно выгибаясь, как в последней стадии столбняка. Какая-то женщина рыдала и билась в истерике. Какой-то мужчина клялся никогда не разменивать свой сувенир. Надо было впиться ногтями в ладони, чтобы побороть сладостное искушение и не протянуть руку за зелененькими автографами, прострачивавшими, как пулеметная очередь, овальный портрет американского президента.

Хотя пророк и был лживым, но ассигнации, которые он раздавал, хрустели подлинным хрустом. И посему хруст этот был неотразимым.

— Человек, раздающий прямо на улице стодолларовые купюры, имеет право на всенародную любовь! — вещал «пророк».

— Мы любим тебя! Мы пойдем за тобой! — неслось в ответ.

Лишь в здании аэропорта мне удалось пробиться сквозь плотину обращенных и песчинки неверующих к «пророку» и рассмотреть его вплотную. Он был несколько выше среднего роста. Пиджак цвета спелого граната обтягивал плечи штангиста. Дымчатые очки сидели на боксерском носу. Башмаки благородного оттенка слоновой кости напоминали небритые щеки китайского мандарина. (Несколько позже я вычитал из светской хроники чикагских вечерних газет, что обувь Тарнера была сработана «из кожи еще не родившегося теленка ворсом наружу».) В лацкане гранатового пиджака горел американский звездно-полосатый флаг, щедро усеянный крупными бриллиантами и рубинами.

У «пророка» была заячья губа, по-видимому слегка подправленная не вполне успешной пластической операцией. Заячья губа отнюдь не уродовала лица Тарнера, скорее наоборот: она придавала ему простодушную веселость, улыбчивость, доступность, располагала к ее обладателю и каким-то непонятным образом внушала доверие.

Карлики — братья-близнецы Джон и Грэг («66 дюймов[2] на двоих»), путавшиеся под ногами у «пророка», повторяли его в миниатюре до самых мельчайших подробностей. Та же прическа, те же дымчатые очки, тот же гранатовый костюм, те же башмаки «из кожи еще не родившегося теленка ворсом наружу», тот же американский звездно-полосатый флаг, щедро усеянный бриллиантами и рубинами, правда меньших размеров, короче, Тарнеры-дюймовочки, похожие как две капли воды на «неудержимого». Вот только не было у них заячьих губ…

Время от времени «пророк» опускал руки на головы карликов и вопрошал:

— Как вы себя чувствуете, ребята?

Джон и Грэг — «66 дюймов на двоих» — пропискивали в унисон, видимо, уже хорошо заученную, отрепетированную и неоднократно повторяемую фразу-формулу:

— Подобно долларам в куче центов, мистер Тарнер! Фраза эта, несмотря на писклявые голоса карликов,

разряжалась выстрелом стартового пистолета. Толпа начинала скандировать: «go, go, go!» («Давай, давай, давай!» Или: «Пошли!»), а затем все тонуло в нечленораздельном «MMMMOOONNEY!», рвавшемся в поднебесье из бычьих глоток, повязанных норковыми галстуками. «Пророк» вновь опускал руки на головы карликов:

— Это мои посланцы доброй воли. Их рост 33 дюйма, и все-таки они выбились в люди. Величие каждому по плечу. Только надо держаться меня.

Наконец, Гленн Тарнер Заячья Губа рассек прилив обожателей, пробился к раскрашенному под Шагала лимузину и плюхнулся на его норковое сидение. Вслед за ним в лимузин вползли карлики, чувствовавшие себя, как «доллары в куче центов». Еще мгновение, и длиннющая кавалькада «кадиллаков» и «линкольнов» рванулась в центральную часть Чикаго, оглушая его улицы ревом сирен. Пешеходы и те, что за баранкой, сначала в ужасе шарахались в сторону, а затем долгим взглядом провожали кавалькаду машин, на бамперах которых кривлялись прельстительные буквы, складывавшиеся в прельщающие слова: «Я знаю, как сделать вас богатыми, если у вас хватит смелости спросить меня об этом».