Доктор посмотрел на черный гробообразный ящик.

- Вы будете его сегодня испытывать?

-Да.

- Ну что ж, желаю удачи. - Доктор взглянул на часы. - Господи! воскликнул он. - Мне нужно бежать. Всего хорошего и спасибо. Очень интересно, что у вас получится. Я зайду как-нибудь узнать о результатах.

Доктор вышел, прикрыв за собою дверь. Клаузнер еще некоторое время копался в ящике, затем выпрямился и возбужденно прошептал: "Попробуем еще... на этот раз в саду... и, может быть... надеюсь..., что-нибудь выйдет, А теперь поднимем.., осторожно..., бог ты мой, до чего тяжелый!". Он понес ящик к двери, но не смог открыть ее, так как руки у него были заняты; тогда он отнес ящик назад, поставил его на стол, открыл дверь и уже потом, сгибаясь под тяжестью, вынес его в сад. Он осторожно поставил его на маленький деревянный столик на лужайке и пошел в сарай за наушниками. Подключил наушники к ящику и надел их на голову. Его движения были быстры и точны. Он очень волновался и дышал тяжело, через рот. Все это время он разговаривал вслух, то утешая, то подбадривая себя какими-то отрывистыми восклицаниями, словно он боялся и того, что устройство не сработает, и того, что он услышит, если на этот раз все будет в порядке.

Он стоял перед деревянным столиком в саду, бледный, маленький, худосочный, похожий в своих очках на старообразного, болезненного ребенка. Солнце зашло. Ни малейшего дуновения ветерка. Казалось, все замерло. Оттуда, где он стоял, ему был виден соседний сад; по дорожке шла женщина с корзиной для цветов. Некоторое время он машинально следил за нею. Затем он повернулся к ящику и нажал клавишу на передней панели. Левой рукой стал регулировать переключатель громкости, а правой - поворачивать ручку, соединенную со стрелкой на большой центральной шкале, похожей на шкалу волн радиоприемника. На шкале было много цифр, соответствующих полосам частот, - от 15 000 до 1 000 000.

Внезапно он склонился над прибором. Напряженно прислушался. Правой рукой покрутил ручку настройки. Стрелка медленно поползла по шкале, так медленно, что он едва замечал ее движение, - и тут в наушниках послышалось легкое неровное потрескивание.

Вслед за этим раздалось жужжание, но это был шум самого прибора. Он вслушивался в эти звуки, и вдруг ему стало казаться, что уши его вытягиваются все больше и больше, и вот уже каждое из них прикреплено к голове только тонкой проволокой, и эта проволока тоже удлиняется, уши устремляются куда-то ввысь, навстречу таинственной и неведомой зоне ультразвука.

Маленькая стрелка продолжала медленно ползти по шкале, и вдруг он услышал крик - страшный, пронзительный крик он вскочил и схватился за край стола. Он огляделся вокруг в надежде увидеть человека, который кричал. Поблизости никого не было, если не считать женщины в соседнем саду, но она же не могла так кричать. Она срезала чайные розы и складывала их в корзину.

И снова этот звук - душераздирающий, нечеловеческий крик, резкий и короткий, отчетливый и звонкий. В звуке было что-то грустное и одновременно металлическое, такого он никогда не слышал раньше. Клаузнер еще раз огляделся, пытаясь проследить, откуда исходит звук. Единственным живым существом поблизости была эта женщина в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась, взяла пальцами стебель розы и перерезала его ножницами. И тут он снова услышал вскрик.

В ту самую минуту, когда она срезала розу.

Женщина выпрямилась, бросила ножницы в корзину и уже направилась было к дому.

- Миссис Сондерс! - крикнул Клаузнер срывающимся от волнения голосом. Миссис Сондерс, подождите!

Женщина обернулась и увидела соседа, стоявшего на лужайке своего сада, нелепый маленький человечек, размахивающий руками, с наушниками на голове. Он окликнул ее так громко и неожиданно, что она испугалась.

- Срежьте еще одну розу! Пожалуйста, срежьте еще одну! Быстрее.

Она стояла неподвижно, ничего не понимая.

- Зачем, мистер Клаузнер? - удивилась она. - Что случилось?

- Ну, пожалуйста, я прошу вас, - сказал он, - Срежьте еще одну розу!

Миссис Сондерс всегда считала своего соседа довольно странным человеком, но теперь... теперь он, кажется, совсем сошел с ума. Она подумала, не сбегать ли ей в дом за мужем. Нет, ничего, тут же успокоила она себя. Ничего, он не опасен. Сделаю, как он просит.

- Ну, конечно, мистер Клаузнер, если вам это нужно, - сказала она и, вынув из корзины ножницы, срезала еще одну розу.

И снова Клаузнер услышал тот ужасный вопль, опять в ту самую минуту, когда был перерезан стебель розы. Он сорвал наушники и побежал к забору, разделявшему два сада.

- Все в порядке, - сказал он, - Достаточно. Больше не надо. Ради бога, не надо!

Женщине стояла и смотрела на него недоумевающе, держа в руке только что срезанную чайную розу.

- Сейчас я вам что-то скажу, миссис Сондерс, - обратился он к ней. Что-то такое, чему вы не поверите. - Он схватился за забор и внимательно посмотрел на нее через толстые стекла очков. - Сегодня вечером вы нарезали полную корзину роз. Острыми ножницами вы перерезали стебли живых существ, и каждая роза, которую вы срезали, издавала пронзительный крик. Вы знаете об этом, миссис Сондерс?

- Нет, - сказала она. - Я, безусловно, этого не знаю.

- Но это так. - Он учащенно дышал и старался справиться с волнением. - Я слышал, как они кричат. Каждый раз, когда вы перерезали стебель, я слышал крик боли. Очень высокий звук, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы сами вряд ли могли бы услышать его. Но я слышал.

- Неужели, мистер Клаузнер? - Она решила, что через пять секунд убежит домой.

- Вы могли бы возразить,- сказал он, - что куст розы не может чувствовать, потому что у него нет нервной системы, и не может кричать, так как у него нет горла. И вы были бы правы. Ничего этого у него нет. Но как вы можете знать, миссис Сондерс - при этом он перегнулся через забор и понизил голос до шепота, - как вы можете знать, что стебель розы не испытывает такой же боли, когда его перерезают пополам, какую почувствовали бы вы, если бы кто-нибудь перерезал вам талию садовыми ножницами? Откуда вы можете знать это? Ведь роза тоже живая, не правда ли?

- Да, мистер Клаузнер. Да, да. Ну, всего хорошего. Спокойной ночи, - она повернулась и побежала по садовой дорожке к дому.

Клаузнер вернулся к своему прибору. Он надел наушники и еще некоторое время слушал. Он по-прежнему слышал слабое неровное потрескивание и жужжание. И больше ничего. На клумбе он заметил маленькую белую маргаритку. Он медленно наклонился и, захватив ее большим и указательным пальцами, тихонько стал тянуть вверх и в стороны, пока стебель не переломился.

С того самого момента, как он начал выдергивать стебель, и до того момента, как сорвал цветок, он слышал, он отчетливо слышал в наушниках слабый писк, удивительно непохожий на писк живого существа. Он проделал то же самое еще с одной маргариткой. И снова он услышал такой же писк, но теперь он уже не был уверен, что этот звук был выражением боли. Нет, это была не боль, это было удивление. Удивление ли? Это не было похоже на выражение каких-либо знакомых человеку эмоций. Это был какой-то неопределенный, неживой звук, одиночной и бесстрастный, не выражавший абсолютно ничего. Так же, как и крик роз. Нет, он был неправ, называя это криком боли. Вероятно, цветок не ощущает боли. Он испытывает что-то еще, о чем мы не знаем.

Он выпрямился и снял наушники. Темнело. В окнах домов мерцали огоньки. Он осторожно приподнял черный ящик, отнес его в сарай и поставил на прежнее место. Затем вышел, запер дверь и направился к дому.

На следующее утро Клаузнер встал на рассвете. Он оделся и прошел прямо в сарай. Взял прибор и, обеими руками прижимая его к груди, вынес из сарая. Нести было очень тяжело. Он прошел мимо дома, вышел через переднюю калитку и, перейдя дорогу, вошел в парк. В парке он остановился и, оглядевшись вокруг, пошел дальше, пока, наконец, не дошел до большого дерева - это была береза; он поставил прибор на землю, рядом со стволом. После этого он снова пошел домой, достал из подвала, где он держал уголь, топор и принес его в парк. Положил топор на землю рядом с деревом. Снова огляделся. Его близорукие глаза нервно мигали. Ни души. Было шесть утра.