И на серый песок дорожки неслышно и внезапно лег ровный круг электрического фонарика, а тьма свернулась и неприветливо стала кругом.

- Вот сюда, во-от сюда, на памятник не наткнись, ушибешься, ну и памятники здесь, брат, на удивление, все бур-жуи строили звоим упокойникам, а чем я тебе угощу сейчас, небось вас за границей таким не кормили, стой!

- Ну, - по могылкам, як мотылек, за мной, у-у, шут, - подрясник приходится подбирать, як бабе подол, вот сюда, во-от сюда, стой, стоп. Здесь. Пришли.

И круг упал на небольшую, толсто-застекленную дверцу с крестом - венцами - сиянием.

- Да вы, Андрей Алексеич... Ведь, это - могила?

- Яка могыла, яка могыла, а еще в ниверсете учывся, як хохлы говорять, не могыла, а склеп, ну заходи, заходи, шоб не видели, то мой кабинэт, не стукнись, стой, я наперед зайду

- и мягким пузом прижал гостя к мокроватой черной стене прохода

- а-а-а, не бойся, ты ж солдат, от увидишь, хорошо ли будет, во-от увидишь, оно склеп называеться, склеп сэмэйства Грохольских, сходи по ступенькам, не оскользнись, тут не глыбко, а-а-а, еще фалить будешь, гарно сюбэкт придумал, скажешь, во-от, сейчас осветиться, лампу зажгу, а при буржуях лектричество було, не как-нибудь, а-а-а, то мой тайный кабинэт.

Вперед - вытянув руку, чтоб не удариться, шаг за шагом - за кругом фонарика - что за ерунда? - как во сне, - снова низкая дверь, - в могилу? в могилу, в могилу - свет фонарика мигнул - заколебался - пропал, озаренный ярким светом лампы

Комната, обитая резным коричневым деревом - мягкий диван, кресла, стол с грязноватой скатертью,

и торжествующее пузо в подряснике:

- От. То склеп сэмэйства Грохольских.

2.

Шоколадом - капустой - сырой паутиной - пахло чем угодно в склепе, только не покойником. Гость осмотрелся, сел и снова на колени поставил свой чемоданчик.

- Ну ж, чем тебя угощать - а-а-а, сделай милость, вот удивил, ей-богу, як сыну, сыну родному обрадовался, - давай, давай звой чемоданчик, ты не бойся, я ж осторожно, вот сюда, во-от сюда, ему тут будеть покойно... чем тебя угощать?

Бутылками и битым стеклом был забит угол комнаты; одна за другой заскакали бутылки из другого угла, из-под стола, из шкафчика; за ними коробка шпротов; яблоки на ущербленной тарелке; лимон с зажухлым обрезом.

- Вот и не сивушка, тепер располагайся, як дома, на диване и лягишь, а пока - випьем. Зубровки? Малиновки? Рому?

Потолок давил - землей - камнем - надгробием; сбоку, вместо стены, угрожала тяжелая портьера: там, конечно, покойники; да не портьера, а деревянная резьба; или чугунная? под ногой хрустнуло: поднял - раздавленный листик фарфора.

- То от венка - тут ба-гацько раньше венков було, все убрать велел Хванасу, Хванас, это такой сюбэкт, - шоб не ботались под ногами... Да ты шо ж не пьешь? Ты пей... от, гляди, - запас... Ну, по третьей, гоп!

Зубровка засвербела в горле щекоткой, в глазах стало ясней, хоть и до безумия хотелось спать, неуютное чувство близости мертвецов затуманилось и поплыло куда-то кверху. Но - все-таки - непонятно:

- Почему его упырем зовут?

Ясно, впрочем - толстый и могилы оскверняет.

- Андрей Алексеич, а вы не вампир?

А привыкшие к свету глаза различили напротив - доску:

Здесь похоронены:

Иван Антипьевич Грохольский, 69 лет от роду;

Супруга его Матрона Прокопиевна, 56 лет от роду;

дети их: Евстигней, 23 лет; Алексей, 23 лет;

Младенец - Прокопий, 3 лет,

и Олимпиада, 23 лет,

а также

Онуфрий Онуфриевич Дыло.

Господи, приими их дух с миром.

Почему - Дыло? Откуда - Дыло? И почему Евстигнею, Алексею, Олимпиаде, всем по двадцать три года? Разве так бывает? Близнецы они, что ли? А должно быть, умирали постепенно, дойдя до двадцатитрехлетнего возраста. Но все-таки: при чем Дыло?

Тогда, словно в ответ, сквозь неутомимую трескотню из пузатого подрясника, доска приветливо поднялась кверху, - эх, если б не так слипались глаза, - и нарастая, вздымаясь, громоздясь один на другой, раскачиваясь, смеясь, подмаргивая,

черепа, черепа, черепа, - а за ними

сам Онуфрий Онуфриевич Дыло, выше потолка, без головы, без рук, один подрясник - схватил потолок, да как тряха-нет, - только известка посыпалась, и чего он его трясет - неизвестно - -

- Стучат.

Гость схватился с места.

- Кто?

- Хванас, ли Валюська. Я чичас, я чичас, ты тут посиди.

И в тесный проход, в щель темную, как немыслимая вздувшаяся гробовая мышь - и из щели:

- А шо? Кого? - и в ответ хриплое громыханье:

- Заведующий зоветь, расстрелошные попа просють.

- Я чичас, я чичас, кажи, шоб подождали.

Гость встал - и навстречу пузу:

- Я здесь сидеть один не буду.

- А-а-а, ну, погоди-погоди, вот Хванас с тобой посидит. Хванас, ты посиди, без тебе зароют, ты тут посиди, випий вот с ими, а я чичас, я чичас - -

И, мотнув невидимым хвостом, исполинской мышью - в щель. А из щели в глине, в земле, - вывалил новый Дыло, обвязанный веретьем, с вежливым хрипом:

- Не помешаю, господин?

- Не помешаешь, садись.

Дыло деликатно - поодаль на гробницу - откуда она явилась - каменная, плоская, кто лежит под ней?

- Выпей.

Рюмка метнулась в пасть - как не провалится без естатка.

- И давно здесь Андрей Алексеич... отец Андрей свой кабинет устроил.

- Аны давно здеся пьють. С самого почитая.

- С какого почитая?

- А вот, как над ими почитай в соборе исделали, в попы обозначили.

- И хороший из него поп?

- Поп как поп. Обнакновенный. Что с попа взять? Отбил молитву - и на бок. Это тебе не в комиссии заседать.

- В какой комиссии?

- А во всякой. В мандатной, сказать... аль в кладбищенской.

- В какой мандатной комиссии?

- Без мандата на собрание не пущають. А комиссия мандаты проверяеть. Да неш вы, господин, не знаетя?

- Я не здешний. Ну, а на собрании что делают?

- Разное делают. Больше говорять, решають, как и что.

Гость пригнулся, так и вперился лихорадочно в красное, обветренное лицо, так и впился в безбровую, в безресницую щетину пожилых дней.

- Ну, и что же, что решают? Например?

Собеседник погладил колено, счистил кусок глины с своего веретья, с натугой вывалил:

- К примеру... сказать, хоша бы на кладбище новые ворота поставить, заместо старых.

- А старые - что?

- Сгнили, подвалилися.

- Ну, ну, ну, - и поставили?

- Да неш вы не видели? Чай, в ворота проходили.

А, чепуха. Пить надо.

- Пей, как тебя... Афанасий, что ли?

- Ахванасий.

И время заскрипело молчанием, закапало - кап! кап! - капля за каплей в углу, за надгробной доской, потекло, подпрыгивая, рюмками в горло, завертелось красным, обветренным лицом Афанасия - в тихую вечность, в темноту щелевого провала.

3.

- Времени восемь, - отметила мастерская резким звуком человеческого голоса в потрескивающем гореньи бензина, лязганьи ключей и постукиваньи металла.

И в этот момент стало ясно, что к вечеру машина готова не будет и что субботник придется продлить. Монтер Пузатов, как паук, присосавшийся к искалеченному снарядам мотору, с досадой швырнул французский ключ об пол, пошел в угол, порылся зачем-то в ящике с ломом и

- Точно за деньги стараемся, чччорт...

- И правда, диви бы, за деньги, - сочувственно из углов мастерской.

Бесшумный начоркестра, торчавший у двери с тайной надеждой удрать и распустить своих людей, вдруг обнаружился беспокойным ерзаньем и шмурыганьем носа.

- Ну, а ты, ты чего вздыхаешь? - со злобой напустился на него Пузатов. - Музыка тоже, чччорт...

Начоркестра, томясь, вытер лысину, и, оправдываясь, зашарил глазами по чернорожим блузникам: нет, хоть измазаны копотью лица, а видно, брови сжаты до отказа, глаза смотрят в пол, не подыграешься, хоть колесом пройдись.

Тогда Ваня Дунин не выдержал, и, бросив гайку, к нему ласково: