Вот она, эта берёза, показала нам свои рогатки поверх зелёных зарослей. Скоро и вся она открылась нам, мощная, суровая, мёртвая. Тут же окончательно потерялась в траве дорога.

Колька сопел.

— Вы нюхните-ка.

Мы нюхнули.

— Уйдёмте отсюда скорее, — поторопил Витька.

— А она не вонючая?

— Чего ей вонючей быть, она ж землю сосёт!

Колька важничал. Мы поняли и переглянулись.

Миновали тальник и камыш, следуя исхоженной тропой. Колька приказал идти не по самой тропе, а рядом, потому что мох на тропе вытоптан и легче провалиться. Начался зыбун. Мы с Витькой ойкнули, когда ноги на полсапога ухнулись в воду, и попятились.

— Вы чего мнётесь?

— Смотри, нога-то вязнет… А дальше как?!

Колька ничего не ответил, повернулся и, чавкая сапогами, пошёл через болотную поляну. На середине её он остановился и принялся пружинисто раскачиваться. Зыбун колыхался еле заметными кругами, как от поплавка при хитром клёве, и держал вроде крепко, только вода грозила хлынуть в сапоги. Колька сделал несколько шагов от образовавшейся воронки и крикнул:

— Видали?.. Айдате, а то один упрусь…

— Пошли, Вить, не утонем.

— Рискнём.

Рыхлый мох вдавливался. В ямку к ноге устремлялась вода, но делался шаг, и вода устремлялась к другой ноге. Так и чудилось, что под подошвой — бездна, куда суждено провалиться, если не сейчас, так через десять шагов.

— Наступайте где трава, — учил нас издали Колька.

Он поджидал нас на твёрдом клочке, заросшем каким-то мелколистным кустарником. К нашему ужасу, впереди раскинулась такая же поляна, которую мы только что преодолели.

— Сколько ещё таких? — спросил растерявшийся Витька.

— Пять, — успокоил Колька. — Вот эта и потом четыре, те поболе… А там озеро… Пошли?

— Дай дохнуть.

Я оглянулся. Отсюда хорошо был виден бугор, мёртвая берёза, а левее — Кандаур, спичечные коробки домишек, лоскуты огородов. От этой кажущейся близости жилья становилось бодрее.

— Ну, айдате!..

Поляну от поляны отделяли полосы прочной земли, похожие на спины китов. Было как в «Коньке-горбунке». Суша прочно и густо обжилась березняком и ёлками. Тропа юрко прошивала их и вновь терялась в зыбучих мхах.

— Ну как, Вить?

— Не очень…

— Скоро конец. Прошли уже четыре, ещё две осталось…

— Я тоже считаю.

— Трудное позади, а там — легко, — подбадривал я, сам не зная, что впереди.

И тут Колька сообщил:

— Щас будет полая вода, самое паскудное место.

Мы выбрались на островок и увидели эту полую воду.

— И по ней идти? — шёпотом спросил Витька.

— А то как же.

— Кольк, а если обойти вон тем островом, — предложил я.

— Там окно и с другого бока окно… Только прямком.

Я посмотрел на Витьку. Он помотал головой.

— Я, наверное, не пойду. Вы идите, а я останусь.

Мне тоже было боязно, очень боязно, но останавливать поход я не собирался. Не собирался я оставлять и Витьку.

— Кольк, а тут ходили?

— Я только, посчитай, сколько ходил да, окромя меня, полдеревни.

— Вить, слышишь, тут ходили… А не проваливались?

— Не проваливались.

— Вить, слышь, не проваливались. — Вытягивая из Кольки эти сведения, я успокаивал себя и Витьку. Но он молчал. — Пошли, Вить.

— Да чо бояться-то, — возмутился проводник и вдруг заявил: — Под водой твёрдо, как деревяшка.

Довод подействовал.

— Хорошо, пойдёмте… Меня только в середину пустите.

С первых же шагов вода хлынула в сапоги верхом. Пропало чувство равновесия. Шагаешь, будто по небу, так и кажется, что валишься на бок.

— Где же твёрдо? — растерянно спросил Витька.

— Не сразу же… Скоро…

Но прошли уже до середины, а под ногами по-прежнему податливо прогибался мох. Я понял, что ничего твёрдого не будет.

Когда мы выбрались на островок, Колька сказал с улыбкой:

— Вот, я соврал, и, глядишь, прошли, а то бы топтались на той стороне.

Та сторона! Как она была далеко! Не верилось даже, что мы были там. А впереди опять блестела вода.

— «Тарелка», — пояснил Колька.

«Тарелка» — озеро, прозванное так за свою круглую форму. Возникшее среди болота, оно поражало чистотой и опрятностью.

Его окружало плотное кольцо березняка, так что ветер касался его поверхности лишь едва-едва.

Колька от озера утянул нас на канаву.

— Скоро? — спросил я.

— Ещё столько, полстолько и четверть столько, — ответил наш вожатый. — Вы ещё не промялись?

— Я нет, а ты, Вить?

— Тоже нет.

— Давайте проминайтесь, а то я — уже!

Канава отрыта человеческими руками. Об этом говорят валы земли по обеим её сторонам. Отрыта давно, и эти валы уже заросли березняком, как и всё вокруг. Березняк. Березняк. Частый, как рассада, тонкий и высоченный, с зеленью на самой вершине, он наполнял всё вокруг каким-то неживым светом. Куда ни глянь — одни белые стволы. Только вода журчала в канаве да изредка впереди суматошно срывались утки, услышав потрескивание хвороста под нашими ногами.

— Как в больнице, — прошептал Витька.

— Кольк, будет конец этим кольям?

— Намыкаемся ещё, — ответил Колька, отдирая от лица паутину.

Вышли к боковой канаве.

— Это не Шугайка?

— Нет, просто боковушка.

— А то смотри — в ухо получишь, коли хитрить начнёшь.

— Я те дам в ухо!

— Да мы так.

— Знамо, что так… Это, поди, Петька подучил?

Лес начал темнеть. Березняк кончился. Хмуро придвинулись сосны, ели и большие, обделённые зеленью берёзы, с черноватой, будто подпалённой, корой, совсем не такой, как у чистоствольных полевых берёз.

Комары, мало досаждавшие нам, теперь остервенели. Они окружили нас облаком и проникали всюду: в рукава, за пазуху, даже в штаны. Мы чесались, принимались бежать, но чем дальше в лес, тем больше комаров. Хотелось живьём кинуться в костёр. Но раскладывать костёр было некогда. Пришлось подтянуть верх куртки, заправить воротники под кепки и застегнуться, оставив щели для глаз. Руки покрылись твёрдыми волдырями и прямо разрывались от зуда. А тут ещё встретились дремучие заросли крапивы. Мы их разнимали животами, а руки держали поднятыми, будто сдавались в плен. Подлые комары не зевали и ели нас поедом.

— Вот собаки, — ругался Колька. — Токо что лаю не хватает. — И вдруг крикнул: — Ребя! Вон кедры.

— Где они?

— Вон… Щас выйдем. Вон.

На той стороне канавы я увидел могучее дерево, которое отличалось от других своим ростом и пышной курчавостью хвои. Концы его средних длинных ветвей забирались в хвою соседних сосен, а нижние подпирались ёлками. Самая макушка венчалась тугими пучками шишек. Вот это кедр!

Тайга становилась глуше. Канава перекрывалась сетью поваленных стволов, гнилых, полуразрушенных и ещё крепких.

По этим стволам мы и перебирались с одной стороны канавы на другую. Канава углубилась и расширилась. Склоны её затянулись непроходимым шиповником и густыми лопухами. Невидимая вода журчала где-то глубоко.

— Вот бы Толика сюда, — восторженно сказал Витька, когда мы остановились посреди ствола-мостика на большой высоте.

— Да он тоже пойдёт!

— Нам бы вместе.

Мы забыли и про зыбун, и про полую воду, и про комаров.

Впереди мелькнул просвет, и мы вышли к полукружному свободному пространству, залитому солнцем, и поразительная картина открылась перед нами — гарь. Обуглившиеся корни вывороченных деревьев, чёрные стволы, стоявшие прямо, как гвозди, скрещённые, недогоревшие, — всё это, неподвижное, угрюмое, поразило нас своею мертвенностью, своим безмолвным унынием. Сквозь слой золы и угля пробилась уже молодая поросль, но упрямая чернота сквозила через всю зелень.

Потом опять потянулась сумрачная тайга.