Итак, жизнь Батюшкина шла по кругу - но не по внутреннему (кругу чувств), а по внешнему (кругу желаний). Как и другие люди его поколения, он давно умер. Но родился вновь: всё с тем же именем - Александр; только с (менее благоприятным) отчеством: Александрович - и почти с той же программой жизни. И прошёл её: шаг за шагом, почти повторив прежнюю жизнь; и вновь умер - как и другие люди уже следующего поколения. И опять родился... правда, уже с другим именем, отчеством (в совокупности - даже с менее благоприятными, чем во второй жизни, - но такова плата за предательство своего поприща), фамилией... и с несколько изменённой программой жизни. И хотя судьба опять свела его с Платоновым (теперь - Пименовым) и Белозерским (теперь - Баженовым) (также прошедшими по два круга своих перерождений) - правда, уже по несколько другому поводу, - Кто-то могущественный уже успел в этот раз внушить Автору: внести какую-то малозаметную коррекцию в его новую жизнь, - теперь он был женат и имел одарённого (в поэзии) сына (правда, пока не имеющего признания); и теперь в его жизни небыло уже такого учителя как доктор Витте (по той простой причине, - что Георгий Алексеевич Витте ещё в прошлой (второй) жизни (уже будучи - знаменитым учёным и писателем Нестеровым) освободился от земных пут (мира желаний) и, что называется, перешёл через Мост Времени - в мир чувств... и далее - в мир мыслей) - и ему (Батюшкину, - теперь уже - Николаю Алексеевичу Петрову) приходилось самостоятельно навёрстывать упущенное им за время его служения церковной иерархии; так как наука, которой он был когда-то привержен, ушла за это время далеко вперёд). Но тут у Автора был двойной замысел... С одной стороны, - он разделил два дара в одном человеке, мешающие друг другу - отдав один из них его сыну. А с другой стороны, - он дал возможность сыну - исполнить волю отца своего и сделать то, что не удалось сделать ему. Сам же Петров-отец должен был (по замыслу Автора) всецело посвятить себя науке, которую он когда-то оставил ради лживых ценностей этого мира: власти, славы и богатства...

Что же касается Петрова-сына (Александра Петрова) то он (кстати сказать, тоже уже имеющий жену - Анастасию, - которая (опять-таки, кстати сказать) была дочерью друга его отца - Баженова), - может быть - за грехи своего отца; а может быть - и за свои грехи, - теперь, хотя и имел дар поэта и писал неплохие стихи - был никому не известен и потому не имел никаких средств к жизни. Он, правда, как и его отец - поступил на биологический факультет университета, и даже проучился там около трёх лет (где он, кстати, и познакомился со своей будущей женой). Но, в отличие от своего отца, он не имел к биологии никакого призвания. Поэтому он оставил университет и некоторое время перебивался случайными заработками. Но поэт - это тонкий инструмент в Руках Божьих, - созданный Богом для извлечения Им звуков Гармонии - удерживающих Мир Божий от Хаоса. И его нельзя употреблять ни в каких других работах - кроме его Божественного предназначения. Поэтому всё, чем Александр Петров занимался (помимо Поэзии), - приносило ему: болезни, страдания, скорби - и почти совсем не приносило средств к жизни. В конце концов он вынужден был оставить все самостоятельные попытки утвердиться в жизни - и принять настойчивое предложение своего отца: поступить на работу в институт Пименова (сначала лаборантом или младшим научным сотрудником (параллельно заочно закончив оставленный им курс университета) - а затем (окончательно утвердившись на этом поприще на более высоких должностях и в более высоких научных степенях и званиях) продолжить дело своего отца)... И вот именно сегодня утром (когда он должен был впервые появиться в институте Пименова), он проснулся с каким-то особенным чувством - что сегодня произойдёт что-то важное (он боялся в это поверить, - совершенно не связанное с его предполагаемой работой в институте Пименова). Он только не знал - что. Выражаясь понятиями уже почти забытого нами языка Белозерского - оркестр был слышен уже на соседней улице... "мир содрогнётся и застынет..."... А дело было в том, что сегодня ночью ему приснился Пушкин... да-да, тот самый - Александр Сергеевич... ради которого его отец (вольно или невольно) и принёс в жертву две свои прежние жизни. Он так хотел походить на него - что однажды, изрядно выпив и изрядно закусив в кабинете Платонова, перепутал себя с Пушкиным... Впрочем, в жизни Петрова-сына всего этого ещё небыло (а может быть - уже и не могло быть).

Автор, живя в мире мыслей по соседству с Пушкиным и, вследствие этого, находясь с ним в дружественных отношениях, попросил его, - чтобы он явился Александру Петрову в тонком сне и уговорил его: не идти назавтра в институт Пименова (чтобы (вольно или невольно) не повторить судьбу своего отца) - а, напротив, пойти с ним к его (Пушкина) Музе и упросить её: слетать в свой мир (где обитают Музы) и убедить одну из них: стать Музой Александра Петрова. Конечно, с точки зрения человека бодрствующего, представить себе такую сложную комбинацию (которая даже не вполне вписывалась в законы грамматики) было для Александра Петрова совершенно невозможно. Но для этого именно Автор и усыпил Александра Петрова особым образом накануне его рокового (или звёздного?) дня. Ибо, как говорится (или ещё только будет говориться): что спящему - свободный полёт; то бодрствующему - свободное падение...

Итак, плотно поужинав накануне этого знаменательного дня, Александр Петров вознамерился лечь спать - пожелав жене, шутки ради: присниться ему Наталией Гончаровой, - а он ей, мол, будет сниться Пушкиным... Настроение у обоих (Петровых) было хорошее... Посмеялись... Позабавились великосветскими манерами... "Наталья Николавна, позвольте вас ангажировать на мазурку?". "Ах, Александр Сергеич, вы так долго волочились за этой размалёванной дурой Керн, что пропустили всё на свете. Теперь - вальс; и меня уже пригласил вон тот рыжий с усами... хотя от него воняет как от винной бочки, и он всё время наступает на ноги". "Так вы ему откажите". "А если он станет стреляться с вами?". "Я его убью. А из его усов я сделаю для вас... веер... или мочалку...". "Псс... ха-ха-ха... Александр Сергеич, вы же знаете: барышням нельзя смеяться на балах - от этого могут лопнуть завязки на корсете... и это может их скомпрометировать... а я и так вам слишком многое уже позволила... Успокойтесь, я ему отказала... у меня сегодня первый день и меня немножко подташнивает - поэтому я сегодня почти не танцую; тем более - вальс... Кстати, если мы с вами уже так откровенны, Александр Сергеич - я всё хотела спросить у вас... то, чем пахнет от вас - это какой-нибудь новый одеколон? или это ваш естественный запах?". "А что - он вам нравится? Можете себе представить - это мой естественный запах. В простонародье это называется "потом"; у барышень, вроде вас - "пахнуть козлом"... Я же, как поэт, называю его "запахом пустыни". В нём перемешан запах верблюжьего помёта с ароматами африканских благовоний". "Вы хотите сказать - что верблюды так много едят? или что благовония в Африке делают из верблюжьего помёта?". "Вы можете смеяться надо мной. Но не смейтесь над нашими будущими детьми. Ведь в них будет много от вас... Что же касается этого запаха - то он мне достался по наследству, от моего прадеда-арапа... вместе с цветом кожи... и кое с чем ещё... На самом же деле у меня есть одеколон - но его запах ещё хуже. Я это заметил - когда женщины в моём присутствии стали падать в обморок... в особенности, если рядом никого небыло. Хорошо, что я знаю - что нужно делать в таком случае...". "Маман мне рассказывала о ваших похождениях...". "Так что же вам могла рассказать ваша маман?.. Когда она была в вашем возрасте - я ещё учился в лицее и был занят исключительно маленькими девочками... а из взрослых: разве что - мадам Карамзиной...". "Маман говорит, будто бы вы... обрюхатили пол-Петербурга... а в вашей деревне вообще: все дети похожи на вас". "Вас с вашей маман послушать: так это я - отец россиян; а не император Николай 1... Это было бы счастье для России... Кто знает... может быть, когда-нибудь я сойду с небес Трёхглавым Орлом - и вознесу Россию на те небеса, которых она достойна...". "Но отчего же непременно - трёхглавым?". "Одна голова в нём, венчанная самой большой, бриллиантовой, короной, будет принадлежать вам... Впрочем, это слишком серьёзно - чтобы обращать это в шутку... Кстати, вы - первая, кто обратила внимание на мой запах. Значит, этот запах предназначен для вас - чтобы, смешавшись с запахом лимонно-персиковой амброзии вашего тела, наполнить этот вонючий сортир, который здесь почему-то называют Петербургом, благоуханием полевых цветов моего Михайловского". "Ах, Александр Сергеич - у меня от вас кружится голова... Но вы такой маленький - что мне с вами неловко...". "Ваша неловкость - это только ваши душевные фантазии, любезная Наталья Николавна. А, мне с вами неудобно физически. Чтобы шепнуть вам наухо какую-нибудь деликатную непристойность или непристойную деликатность - мне всё время приходится залезать на стул...". "Так я за вас не выйду. Зачем мне муж - который везде будет ходить со стулом. А как мы с вами будем танцевать на балах?..". "Но мне никак нельзя без стула. Стул для меня больше, чем инструмент ухаживания за вами. Я, хотя и скандально известный - но поэт. И стул для меня - моё рабочее место. А жить мы с вами будем в деревне. По ночам я буду писать для вас стихи; а днём вы будете сидеть на моём стуле - а я буду бегать вокруг вас, размахивать руками и читать свои стихи". "Но отчего же непременно - размахивать руками? - вам нужно оставить эти ваши африканские привычки". "Это - чтобы вы обращали своё недовольство только на мои ухоженные руки, и не замечали моих недостатков". "Ах, Александр Сергеич - я согласна... Пожалуй, я выпишу для вас из Парижа новый одеколон и ботинки на высоком каблуке; только перестаньте везде говорить - что вы женитесь на первой красавице Петербурга... Мне неловко перед императрицей. И что это у вас за блажь: везде рассказывать непристойные анекдоты про похождения императора... Конечно он будет вашим рецензентом - из опасения, что вы напечатаете что-нибудь из того, что рассказываете о нём в салонах...".