] ] ]
Николая Пушкина сопровождала такая монаршая записка:
"Присылаемого Пушкина 1-го заковать в ручные железа и посадить и содержать строго".
Об исполнении было незамедлительно доложено:
"При высочайшем Его императорского величества повелении присланный ко мне Пушкин 1-й для закования в ручные железа и строгого содержания во вверенной мне крепости мною принят и по заковании его посажен в Кронверкской куртине в арестантской покой № 16, где он ни с кем никаких непозволенных сношений иметь не будет. О чем Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу.
Комендант генерал-адъютант Сукин.
С. - Петербургская крепость
16 генваря 1826-го".
Поведение Николая Сергеевича на первом допросе вкупе с железами и мрачной, сырой одиночкой сделали невозможным его поединок со следствием (как это было у Павла Пушкина). Каждый из последующих его допросов был новым нажимом и психологической атакой следователей. И все же Николаю Пушкину до конца марта удается "сокрытие бумаг Пестеля" - в его положении это было равносильно подвигу.
На втором допросе, 19 января 1826 года, ему вручаются вопросные листы из четырех пунктов, требование ответить на которые сопровождается угрозой, что отказ признаться "есть новое преступление, усугубляющее признанную вами вину, и влекущее за собою строжайшее взыскание, не за одно уже соучастие в злоумышленном обществе, но и за дерзостное упорство в раскрытии истины, которая совершенно известна"1.
Николай Сергеевич вынужден отвечать, объясняя свой прежний отказ давать показания: это было бы противно его "чистой, христианской нравственности, заставляющей скорей лишиться своего, нежели отнять у другого, повелевающей любить ближнего, как самого себя, и носить бремени друг друга".
Он сообщает, что "был принят в тайное общество в Тульчине в конце 1820-го или в начале 1821 года", что принял его "старший адъютант 2-й армии гвардии поручик Басаргин".
Причины, "вовлекшие в сие общество", объясняет так: "решился вдаться в сию опасность с единственным намерением, причитаясь к какому-нибудь соединению, получить через то самую возможность в случае нужды быть полезным моему Отечеству, каким бы ни случилось особам и лицам, и моей вере, потому что полагал, что Отечество не в одном сражении требует пожертвования собою"1.
Перечисляет Бобрищев-Пушкин 1-й и те программные установки, которые руководство Южного общества пропагандировало среди рядовых своих членов: "способствовать введению в России правления, ограниченного посредством народной депутации, для чего предполагалось доставить свободу и помещичьим крестьянам. Защищать неприкосновенность господствующей веры, но обеспечить веротерпимость и прочих христианских исповеданий. Всеми силами не позволять раздробления государства, если бы некоторые области, воспользовавшись переменою, захотели отделиться". Акцентировалась необходимость держать в тайне свою принадлежность к обществу: "Принимаемому не сказывать никак ничьего имени, кроме своего, и сообщаться посредством того, кто принял"2.
О средствах достижения цели общества Николай Пушкин не знал и делал упор на бездействие членов Южного общества, и свою в частности.
Следственный комитет, несмотря на довольно обстоятельные ответы, не поверил в полноту "чистосердечных" его признаний. Вот почему, пока продолжалось следствие - а оно шло теперь в направлении розысков "Русской правды", - Николая Пушкина оставили "дозревать" в душной его темнице, где, как он писал, он "умирал всякий из этих 90 дней".
Два месяца не вызывали Николая на допросы, будто забыв о его существовании. Когда 29 марта 1826 года после тьмы, мрака, сырости, оглушающего одиночества, похожего на погребение заживо, с глаз его снимают повязку и он оказывается в ярко освещенной, теплой, заполненной говорящими, смеющимися людьми зале, вряд ли, наверное, сразу смог Николай включиться в процесс допроса, - ему нужно было освоиться с мыслью, что в природе ещё существует естественная жизнь.
Безусловно, именно зов жизни, попытка выйти из казематского небытия была одной из причин, которая заставила его обнаружить "в показаниях откровенность". Другой причиной стало чтение показаний Николая Заикина, с которыми познакомил его Чернышев.
Николай Сергеевич логически стройно изложил свою систему взглядов на возможность революционного взрыва во всяком государстве, и в России в частности; о силах, этот взрыв вызывающих; о невозможности произвести этот взрыв волею одного или нескольких людей: "Какого числа было общество, долго не знал. Наконец узнал, что в нем около трехсот человек.
Таковое число почел я каплею в море и с тех пор начал весьма сомневаться, чтобы из этого что-нибудь произошло, кроме того, что это наведет на нас со стороны правительства погибель, а со стороны света то, что нас почтут просто за шалунов, мальчишек.
Я достаточно читал для того, чтобы думать, что в эдаком необъятном пространстве, какова Россия, могло произвести что-нибудь такое малое число, и притом разметанное в разных сторонах".
Николай Пушкин, познакомившись с членами Южного общества, с огорчением увидел, что некоторые из них "увлечены заблуждениями атеизма". Он попытался "образумить" их, но словесные убеждения оказались бессильны, и тогда "для удостоверения в непременной необходимости существования Бога и будущей жизни я нарочно перевел из сочинений аббата Кондильяка статью, показывающую оное, и другую, показывающую естественные начала человеческой нравственности.
Относительно доказательств религии я совершенно согласен с Паскалем, что надобно в рассуждении оной проникать посредством сердца в рассудок, а не посредством рассудка в сердце.
Я не смел и не смею ни у кого предполагать испорченность в сердце, и заблуждения атеизма во многих приписываю неосторожному чтению книг, заключающих ложные мнения".
Тогда, в 1824-1825 годах, активная борьба Николая Пушкина за религию, веру, нравственность как основу политического движения результатов не принесла.
"Этот дух, просто деизм или, по крайней мере, равнодушие, были господствующими в Тульчине вообще, несмотря на внешность и обряды", сокрушался Николай Сергеевич.
Ему не суждено было знать, что многие из его товарищей - атеистов и деистов - придут к глубинному постижению христианства и веры в казематах крепостей (Петропавловской, Кексгольмской, Шлиссельбургской) уже в 1826-1827 годах.
Николай Сергеевич четко определяет главную "триаду", без которой невозможно, по его мнению, никакое прогрессивное движение: "политика нравственность - религия": "Все образы правлений вообще без нравственной силы, для которой полезны были даже языческие веры, - не только христианская, показавшая чистейший образец нравственности, - ничего сами по себе хорошего сделать не могут. Правление и государство состоит из людей, которые, будучи хороши, и произведут все хорошее". И развивает эту мысль, выстраивая её в логическую цепь законов и следствий так: "Я мыслил и после держался этой мысли, что если те, которые желают одного блага Отечеству, без всякого своекорыстия, хотя бы оно и было прикрыто обольстительною одеждою честолюбия, и те, которые уважают святую нашу веру, будут устраняться тайных обществ, которые рано или поздно, но могут и воздействовать, то выйдет, что на сцене появятся одни бездельники и люди без всякой религии, которые наварят такую кашу, что веками не расхлебаешь, и по равнодушию или даже презрению к религии истребят всякую святыню, как то и случилось во Франции, ибо никакая земная сила не достаточна для того, чтобы истребить навсегда то, что рука Божия навеки постановила".
В 1821-1825 годах Николай Пушкин много читал, пользовался всякой возможностью общения со старшими офицерами. Особое место в его размышлениях, как и брата Павла, других младших офицеров, занимает Павел Иванович Пестель - это нашло отражение в его показаниях Следственной комиссии. И неудивительно, потому что Пестель был неотрывен от Южного общества - и как глава, и как движущая, энергическая сила этого общества, и как человек исключительный во всех отношениях. Но видимо, даже не совсем осознанно, Николай Сергеевич подвергает многие действия и мысли Пестеля критике, "порывно" забывая на какие-то минуты, кому пишет свои показания, и будто продолжает спорить с ним на темы политические. Слово "продолжает" не совсем верно с точки зрения внешних отношений полковника и поручика, старшего и младшего - человека и члена тайного общества. Пушкин 1-й ни разу не позволил себе противиться или не соглашаться с Пестелем "наружно".