— Вентнор уехал, — прошептала я, с трудом сдерживая слезы. Мне почудилось, что она вздрогнула. Но голос ее был ровен:

— Так надо.

И все? Так надо?! Кому надо-то? Тебе? Ему? Ратанге?! Ведь сейчас нет боев! Может быть, последние дни, когда я могу его видеть. Разве ты не понимаешь?..

Я не выкрикнула этого. только отодвинулась, напрасно стараясь сглотнуть застрявший в горле комок.

— Что еще? — спросила Хранительница безразлично.

Ох, как захотелось мне встряхнуть ее, чтобы не было этого четкого голоса, чтоб хоть боль прозвучала в нем, хоть что-то человеческое!

— Алин… — прошептала я хрипло от ненависти. — Алин проще прийти к тебе. Когда ей хочется…

— У Алин никого нет, кроме меня.

— А у меня кто есть?! Ваша славная Ратанга?!..

Ее глаза сверкнули, но я уже не могла остановиться.

— Я так не хочу! Не могу больше! В Доме Исцеления доверяют только бинты подносить и белье стирать!

Она резко встала:

— Если надо, то и это делать будешь.

— С этим и девчонки справятся! А я больше могу!..

— Что именно? — голос ее был тих и страшен, такое в нем звучало напряжение.

— Я хочу воевать. Вместе с вами.

— На стене меч, — качнула она головой. — Возьми.

— Так сразу?..

— Ну да.

Какой у нее холодный голос… Она же знает, что я не умею. И вот так… как нашкодившего щенка… У меня лицо вспыхнуло от стыда и гнева. Хорошо, что темно. Не видно.

— Я научусь. Научусь!

— Стоит ли?.. — голос был тихим и усталым. — Многие вожди тоже так считают… Что теперь надо воевать, а все прочее — оставить на потом. Только… если думать так, мы проиграем, еще не успев начать битвы.

— Но сейчас, сейчас важнее нет — воевать!

— Это никогда… никогда не будет самым важным.

Я не понимала, зачем она говорит мне это. Обида и раздражение подкатили под горло, как… волна.

— Даром ты на меня высокие слова тратишь, Хранительница. Мы о разном говорим. И это все — ни к чему.

Не отвечая, она высекла огонь, зажгла светильню. Взяв ее, обернулась ко мне. И только тогда я увидела ее искаженное мукой лицо.

— И-дем, Эгле, — сказала она ровно. — Я найду тебе провожатого.

— Я сама найду дорогу.

— Хорошо, иди, — согласилась она устало.

Я оглянулась с порога: она сидела за столом, обхватив лоб ладонями, и в опущенных ее плечах, в поникшей голове было нечто такое, от чего у меня сжалось сердце. И все же мы были сейчас безмерно далеки друг от друга, и ни ее разум, ни моя жалость ничего изменить не могли.

За поворотом, где стоял под пылающей походней неподвижный стражник, я столкнулась с оружным человеком. На его плече, освещенный пламенем, вспыхнул знак вождя.

— Хранительница… — быстро начал он, но я оборвала:

— Нет! Я Эгле. А Хранительница там, у себя.

Растерянность на лице вождя сменилась отчужденностью. Он обошел меня и заторопился дальше. А я вышла на площадь. Старшего стражника не оказалось почему-то, лишь молодой стоял на своем месте и окликнул меня, как давнюю знакомую:

— Эй, ну как, поговорили? Далеко ли собралась?

Я хотела промолчать, но вдруг нежданная мысль пришла в голову, и я вернулась к стражнику.

— Далеко ли, близко — не тебе спрашивать. Ты лучше вот что ответь — молчать умеешь?

Он радостно захохотал:

— Могу, коли сильно попросят!

— Нож какой-нибудь есть у тебя?

— Какой-нибудь — это в трапезной, — усмехнулся парень, — у меня боевой, двуострый.

— Дай мне его, — попросила я. — Ненадолго дай, верну тотчас же.

— Ну, коли так… — он пожал плечами, вынул из-за отворота сапога нож с костяной рукоятью и длинным тонким клинком. — Бери. Ты чего задумала-то?

Не отвечая, я взяла нож, потрогала лезвие ногтем — хорошо ли наточено — а потом повернулась спиной к стражнику и, стиснув зубы, полоснула себя по скуле. Острое лезвие мгновенно вспороло кожу и — или это мне почудилось? — заскрипело по кости. Я зажала порез ладонью, вытерла нож о платье и отдала стражнику. Тот не сводил с меня растерянного взгляда.

— Ты чего натворила?

— Ничего. Умеешь молчать — молчи.

Может, он еще что спросил, но я, не слушая, побежала прочь, через площадь к дороге, ведущей вниз. Уже совсем стемнело, но дорог была хорошо видна, и я бежала быстро, старательно зажимая щеку ладонью. Теплая кровь ползла, просачивалась сквозь пальцы, медленно и щекотно. Боль была несильная, саднящая, и еще перехватывало дыхание, как от сильного ушиба.

Никого не встретив, добежала я до Дома Исцеления. Почти все окна его были темны, лишь в коридорах горели редкие походни. В нашем покое чадила полуугасшая плошка. Алин спала, ровно и тихо дыша. На столе стояла миска с остывшим ужином, но о еде я думать не могла. Пальцы слиплись от крови, а она все не останавливалась. Я вспомнила, что в нише над столом среди прочих лекарств стоит коробка с кровохлебкой. Я попыталась нашарить ее в темноте и задела какую-то чашку, она упала и со стуком разбилась. Алин мгновенно вскочила, будто и не спала.

— Ведьмин корень! Ты что по ночам шаришься?

— Я нечаянно, — ответила невнятно, потому что боль свела щеку. — П-прости…

Алин, прихватив плошку, подошла ко мне. Я невольно прикрылась локтем.

— Умыться, что ли, забыла? — недоуменно моргая, она с силой отвела мою руку и охнула: — Да ты в крови, девчонка! Что случилось?

— Поцарапалась…

— Об чей кинжал? — усмехнулась она. — Меня, милая, не обманешь, — и спросила с внезапной тревогой: — Уж не из-за меня ли?

— Нет… Сама…

— Что-о? Да ты с ума сошла! А-ну, садись, — она толкнула меня на скамью, — Сиди, здесь кувшин был, обмою… Так… кровохлебка… Слушай, девчонка, да как же тебя угораздило?

Она говорила и одновременно обмывала порез, втирала в него кровохлебку, прикладывала какой-то лоскут и так была сейчас похожа на Странницу, что мне почудилось, будто разговор продолжается. И я сказала невнятно, стараясь не двигать левой щекой:

— Хочу, чтобы меня ни с кем не путали.

Алин замерла и пристально взглянула на меня.

— Дурочка, — сказала она, — ну какая же ты дурочка. Лицо себе испортить из-за такого пустяка…

— Это не пустяк! — забывшись, я дернула щекой, и от боли стиснулось дыхание.

— Молчи, — велела Алин. — Потом ответишь, — и, нагнувшись, шепотом спросила: — Она знает?

— Нет, — с трудом выговорила я.

— Ну и ладно, — отчего-то вздохнула Алин. — Да сиди ты смирно, дурочка…

У Красных Врат мне пришлось задержать коня. В распахнутые настежь ворота один за другим вползали возы. Они были так тяжело нагружены, что колеса вязли в щебне по ступицу. За возами шли люди, запыленные, усталые. Это были жители окрестных селений. Они доставляли в Ратангу еду, получая взамен изделия городских мастеров, и находили здесь убежище на случай нашествия — как сейчас. Они шли и шли мимо, с надеждой взглядывая на высокие стены, на суровых стражников. Казалось, что идущим не будет конца. Но вот прошли последние, и не успела улечься поднятая ими пыль, как я поспешно выехала из ворот, и они затворились за моей спиной.

За те две недели, что я была в отряде Лунных Всадников, я столько раз ездила в город и обратно, на рубеж, занимаемый отрядом, что конь мой эту дорогу знал наизусть. Поэтому я отпустила поводья и отдалась своим мыслям. Очень уж редко в последнее время мне выпадало оставаться наедине с собой — с тех пор, как в покой, где жили мы с Алин, явилась Тлели и сообщила о поручении Странницы. Мое желание было исполнено так быстро, что я даже не успела испугаться; и уже на следующий день Тлели учила меня на валах, как владеть мечом. Она была терпелива и не ругала меня, когда рукоять выворачивалась из пальцев, лишь недоуменно сдвигала брови, удивляясь, как можно не уметь таких простых вещей. И так же сдвинув брови, учила натягивать тетиву и целиться с упреждением на ветер. Так затягивать подпругу, чтобы не оказаться вместе с седлом под брюхом коня. И еще многим вещам учила меня Тлели; и когда наступал вечер, плечи мои ныли, а ложка выскальзывала из дрожащих пальцев. И все же я не жалела. А когда неделю спустя поняла, что у меня что-то получается, мне очень захотелось разыскать Странницу и доказать ей, что она ошибалась, не отпуская меня в войско, и поблагодарить за то, что все-таки отпустила. Но я не решилась.