Увы, даже гениальная марксистко-ленинская философия не давала ответов на некоторые животрепещущие вопросы. Но, простив основоположников, профессор была вынуждена простить и своего супруга.

На многих академиков история с Пончиками и их неожиданным восстанием в НИИХУЯ, то бишь, в НИИЯХУ, оказала настолько сильное впечатление, что на следующей сессии почти без вмешательства дружков из ЦК директор был избран в Академию наук.

Мне очень жаль, что в тот дивный летний день вам не довелось побывать на четвертом этаже серого здания на улице Орджоникидзе, или, как по старой памяти называли ее киевляне, на Банковой. Нет, не просто на четвертом этаже. Этажи в этом здании велики. Коридоры длинны, тихи и пустынны. Кабинеты просторны. Даже ураганы из них обычно не вырываются за пределы обитых дерматином дверей. Нет, вам надо было побывать именно в кабинете заведующего административным отделом Центрального Комитета Коммунистической Партии Украины.

Еще с утра, когда хозяина кабинета предупредили о том, что послезавтра Первый пойдет на футбольный матч со своим зарубежным гостем, а тот потащит за собой всю свиту, у заведующего испортилось настроение. Войдите в его положение. Предстояло разложить сложнейший пасьянс. В ложе ограниченное количество мест. Кого-то придется усадить в секторе «А». Кого? Как сделать, чтобы между заведующим отделом ЦК и министром случайно не оказался мальчик из КГБ? А ведь у них в этом секторе и в сороковом фиксированные служебные места, необходимые для исполнения обязанностей. Конечно, ЦК бронирует столько, сколько понадобится. В билетах нет недостачи. Но как разместить всю эту ораву так, чтобы не было обиженных и в то же время, не дай Бог, не нарушить субординационного ранжира?

Заведующий стоял у окна и в уме решал задачу, способную сжечь предохранители совершеннейшего компьютера. Городской пейзаж помогал ему сосредоточиться. Слава Богу, окна кабинета выходили в сторону улицы Энгельса (Лютеранской, как по старой памяти называли ее киевляне), где среди лип и каштанов стояли нормальные кирпичные здания для нормальных советских людей, а не в сторону парадного подъезда, напротив которого торчал дом с химерами, построенный каким-то сумасшедшим евреем. Ничего путного эти жиды не могут сделать. Все у них шиворот навыворот. А главное — мозги набекрень. Дом с химерами — придумать такое!

Вас, вероятно, удивляет, что заведующий отделом ЦК (да еще каким отделом!), особа, находящаяся почти на самой вершине гигантской партийной пирамиды, занимался работой рядовой кассирши республиканского стадиона. Это еще раз доказывает, что у вас нет ни малейшего представления о первостепенности партийно-государственных дел.

Нормальные кирпичные фасады действовали успокаивающе. Пасьянс уже начал сходиться. И вдруг почти одновременно ожили два телефона — Первого и вертушка. За какой хвататься раньше? Вертушка — это Москва. Но Первый — непосредственный хозяин. Эффект был почти стереофонический. И Первый и московский босс обрушились по поводу одного и того же события, которое в настоящий момент происходило в столице Украины, в полукилометре от здания ЦК, можно сказать под самым носом заведующего: у здания Верховного Совета демонстрация протеста африканских студентов, занимающихся в киевских вузах. Мембраны вибрировали так зловеще, кабинет так мгновенно заполнился атмосферой международного скандала, жирные шапки на первых страницах зарубежных газет стали настолько очевидными, что пасьянс с подспудной вероятностью понижения в должности представился освежающей рюмкой водки под маринованный боровичок.

Зашевелились смежные кабинеты на четвертом этаже. Уже через полчаса на совещание у заведующего отделом собрались начальник управления милиции, сопровождаемый тремя полковниками в милицейской форме, два заведующих управлениями министерства высшего и среднего специального образования, два инструктора ЦК, а из КГБ, как и обычно, прислали именно того следователя, которого заведующий меньше всего хотел видеть — нагловатого самоуверенного интеллигента. Как и обычно, милиции пришлось занять оборонительные позиции.

Вчера вечером студент подготовительного факультета Киевского университета, гражданин Ганы, пошел проветриться в Мариинский парк. У памятника Ватутину он познакомился с очаровательной блондинкой лет семнадцати, благосклонно отреагировавшей на ухаживание черного студента. (У, блядь, — подумал заведующий, — белых тебе не хватает, сука!). Они поужинали в ресторане гостиницы «Киев». Официанты, знающие всех окрестных проституток, дали показания, что видели девицу впервые. После ужина, часу в одиннадцатом пара уединилась в кустиках на склонах Днепра. Объятия, поцелуи, соловей в листве, молодой месяц над парком — все, как положено. Стало холодать.

Джентльмен — студент накинул на хрупкие плечики девицы свой пиджак. Девица сняла трусики. Студент уложил ее на мягкую благоухающую траву. Но тут девица, смущаясь, шепнула, что сперва должна сходить в кустики.

Студент сгорал от страсти и нетерпения. Пребывание девицы за кустиком затягивалось. Студент нежно окликнул свою подругу. Куст не отозвался. Уже несколько встревоженный, студент отправился на поиски. Но девицы и след простыл. А с ней пиджак. А во внутреннем кармане пиджака паспорт с советской визой, сто пятьдесят советских рублей, двести долларов Соединенных Штатов и сто шестьдесят пять немецких марок.

Студент заплакал от обиды и злости. Бог знает, сколько он рыскал по парку. Наконец, возле гостиницы «Киев» у случайного прохожего он узнал, где находится ближайшее отделение милиции. Было уже далеко за полночь.

Изложение событий, плавное до этого пункта, внезапно приобрело характер синкопы. Полковнику милиции, а затем заведующему сектором иностранных студентов министерства высшего и среднего специального образования удалось довести рассказ до конца благодаря ехидным вопросам представителя КГБ и срывавшимся на фальцет окрикам хозяина кабинета.

Седьмое отделение милиции в лице дежурного старшего лейтенанта, старшины и старшего сержанта почему-то покатилось от хохота, когда в дверях появилась тощая фигура с растерянной черной физиономией, с изящными женскими трусиками в вытянутой руке (таких трусиков обычно в магазинах не бывает).

Хохот еще больше обескуражил студента. Он растерял и до этого скудный запас русских слов. Он хотел объяснить милиционерам, что следует дать собаке понюхать трусики и пустить ее по следу подлой девицы. Но в голове мельтешили совершенно не подходящие к случаю фразы: «Братский привет народам Африки, борющимся против колониализма! Да здравствует пролетарский интернационализм! Свободу Анжеле Дэвис!» и прочее, чему его учили в университете. Хуже того, даже английский начал куда-то испаряться.

Впрочем, это не имело значения, так как штат, дежуривший в седьмом отделении милиции города Киева, понимал только русский и украинский, а разговаривал исключительно на суржике — смеси первого со вторым с добавлением по случаю языка матерного. Сейчас был именно такой случай.

Несчастный студент, беспомощный, обиженный беспричинным смехом милиционеров, приблизил трусики сперва к своему носу, затем — к лицу стоявшего рядом с ним старшины.

Старшина не понял объяснения не то на ко-суахили, не то на другом наречии банту. (В защиту старшины следует заявить, что ни представители министерства высшего и среднего специального образования, ни даже следователь КГБ не знали, на каком языке гражданин Ганы пытался внушить милиции идею о собаке).

Зато старшина, прослуживший верой и правдой двадцать три года в милиции после шести лет безупречной службы в армии, всем нутром почувствовал, что дамские трусики, пусть даже такие изящные, в непосредственной близости к его лицу являются оскорблением власти. Следовательно…

Парня отнесли в камеру в бессознательном состоянии. Когда он пришел в себя и стал бушевать на смеси чего-то с английским, ему добавили, чем седьмое отделение милиции избавило себя от беспокойства до утра.