Дорога учит ценить здоровье, чужбина — соплеменников. Зажатый на заднем сиденье переполненного рейсового автобуса, Олег сначала бодрился, шутил про себя: „Дальше едешь — тише будешь“, — однако жара, бензиновый угар, тряска и приступы тошноты доконали его уже к середине пути. Высаживаясь около шести часов вечера душного июльского дня посреди широкого пустынного поля, он чувствовал себя безнадежно больным, разбитым и никому не нужным.

Солнце клонилось к закату, и малиновый вечерний оттенок уже начинал заметно примешиваться к краскам дня. Взахлеб трещали кузнечики. Словно хрустальные шарики, сыпались с неба трели жаворонков. Ветровые волны лениво катились по зеленой равнине, однако в воздухе стояла такая густая и пахучая травяная духота и солнце припекало столь безжалостно, что явись сейчас сам дьявол и, помахивая договором, предложи: „Олег, продай мне свою душу, за это я сей же момент воздвигну прямо вот здесь прохладный пивной бар“, — поэт, наверно, не стал бы раздумывать ни секунды.

Олег извлек из внутреннего кармана помятого модного пиджака клочок бумаги с планом, начертанным рукой Тани, и огляделся. Километрах в пяти, как и было указано, виднелась одинокая голая сопка, справа от нее — синела невысокая гряда, покрытая лесом, а между ними располагалась широкая падь, заросшая чем-то вроде редкого кустарника. Надпись на плане поясняла, что падь эта как раз и есть Долина бессмертников. В глубине ее, там, где начинался различимый даже отсюда сосновый бор, находился лагерь археологов. Жирный пунктир, проложенный на плане от шоссе до треугольника, означающего лагерь, на деле оказался узенькой заросшей тропинкой, идти по которой здоровому человеку было бы одно удовольствие — только знай себе поглядывай по сторонам, дивясь красоте земной, да сбивай бездумно палкой головки придорожных чертополохов. Поэт же ступил на нее с безнадежным видом невольника, обреченного пешком пересечь Сахару.

Больше всего на свете ему хотелось сейчас расстелить на траве пиджак и, пристроив под голову рюкзачок, лечь и никогда больше не вставать, но что-то влекло, а сказать вернее — буквально тащило его за ворот все дальше и дальше, подобно тому как инстинкт тянет укушенную змеей собаку к неведомым ей лекарственным травам.

Олег преодолел уже почти половину пути, когда произошло нечто странное. Случилась ли какая чертовщина с глазами или виной всему был воздух, нагретый до того, что как бы плавился он и струился, — но вдруг среди обманчивого и замутненного воздуха, в котором плавали зеленоватые пятна с огненной оторочкой, медленно проявился отряд всадников диковинного облика во главе с сумрачным стариком в тускло поблескивающем медном панцире. Старика этого Олег тотчас же узнал — князь Бальгур. Не приминая траву копытами своих коней, призрачный отряд в полнейшей тишине проследовал мимо застывшего Олега и растаял все в том же текучем мареве…

Восточная мудрость гласит: „Дорогу осилит идущий“. В полном соответствии с этим древним изречением, Олег через много-много лет после того, как сошел с автобуса, увидел впереди в просветах между кустами ильма желтые нагромождения вынутой земли. На одной из куч картинно возвышался коричневый человек в одних плавках и смотрел в сторону приближающегося поэта. Впрочем, мир вокруг был так ненадежен, что желтые кучи вполне могли оказаться, скажем, островом Пасхи, а коричневый человек, разумеется, — туземцем с костяным кольцом в носу.

Здесь в сознании поэта образовался некий провал. Когда же Олег чуть погодя пришел-таки в себя, то обнаружил, что находится в окружении веселых юных туземцев, а прямо перед ним стоит тот же самый человек, который — вот не сойти с этого места! — всего с полчаса назад ехал верхом во главе вооруженного отряда. Олег нервно пригладил волосы, одернул пиджак и, почему-то шаркнув ногой, спросил:

— Вы ведь князь Бальгур? Я вас только что видел… вы были в медном панцире.

Наступила потрясенная тишина. Человек, к которому обращался поэт, моргнул раз, другой, сделал шаг назад.

— Э-э… — произнес он. — Э-э… простите, не понял вас…

— Солнечный удар! — отчетливо сказал за спиной женский голос. — В тень его. И воды холодной.

Олег обернулся. На него с тревогой и некоторым любопытством смотрела тоненькая рыжеволосая женщина, лицо которой почему-то — может, из-за зеленоватого цвета глаз, или влажного их блеска, или некоторого смятения — вызывало в памяти картину летней природы после короткой освежающей грозы.

Окончательно Олег пришел в себя в полутемной прохладной палатке. Человек, которого он принял за князя Бальгура, сидел напротив и сочувственно говорил:

— Бывает, голубчик, бывает. Не огорчайтесь… И пугаться не надо. Просто без привычки прошлись по солнцепеку… А зовут меня Прокопий Павлович, фамилия — Хомутов.

— Да-да, — соглашался Олег. — Солнцепек… да…

— Все будет хорошо, — удивительно знакомым жестом Хомутов пригладил большим пальцем свои длинные седые усы. — Вы пока отдыхайте, а вечерком обо всем и поговорим…

Вот так, не совсем обычно, началась жизнь поэта в археологическом отряде.

На другое утро, после завтрака, Хомутов осторожно, даже как бы с некоторой опаской, предложил Олегу:

— А не прогуляться ли нам по окрестностям, сосновым воздухом подышать, а? Вам сейчас, думается мне, нужна э-э… своего рода акклиматизация…

„Разговаривает как с больным, — Олег почувствовал сильную неловкость. — А сказано-то деликатно: акклиматизация. Афтэков, тот называл это совершенно чугунно: декомпрессия. Словно кувалдой по голове!“

Немного отойдя от лагеря, они стали подниматься в гору. Хомутов легко семенил впереди и, то и дело оборачиваясь, говорил на ходу:

— Вы заметили, отряд наш невелик. Вся научная сила — я да Лариса. Из Новосибирска она, аспирантка. Дочку вот с собой взяла — не с кем дома оставить. Очень смышленый ребенок… Рабочими у нас — школьники, ученики старших классов. Один из них, правда, уже окончил, будет в институт поступать… А Харитоныч, он наш конюх… Видите ли, Олег, может, по Долине бессмертников когда-то протекала речка, но сие было черт знает когда. Во всяком случае, во времена хуннов, две-три тысячи лет назад, здесь давно уже был суходол, иначе они не выбрали бы данное место для захоронений. Нам приходится возить воду с реки, за семь километров. Это и есть обязанность Харитоныча. Наша работа его чрезвычайно занимает, однако же расспрашивать меня стесняется. А обращаться к Ларисе или ребятам, видимо, считает ниже своего достоинства. Полагаю, вам не избежать бесед с ним. Так что готовьтесь!

Хомутов засмеялся и доверительно взял Олега за локоть.

— Впрочем, вы, кажется, и без того уже готовы, а? Таня пишет, что вы у нее зачитывались Бичуриным, так ведь? Прекрасно! Это был человек трудной и незаурядной судьбы, истинный ученый-подвижник, большой знаток китайской истории и культуры. Лично знавал Александра Сергеевича Пушкина. Кстати, образ „недвижного Китая“ как раз, возможно, и возник у поэта под влиянием бесед с Иакинфом Бичуриным…

Оскальзываясь на палой хвое, они поднялись на вершину. Хомутов снял свою широкополую соломенную шляпу, обмахнулся пару раз и указал ею в просвет между соснами:

— Взгляните теперь, Олег, на то место, где мы, так сказать, дерзаем.

Захоронение лежало внизу и было видно как на ладони.

— Нуте-с, батенька, кого или что оно вам напоминает?

Олег замялся.

— Ну, прежде всего, сооружению этому примерно две тысячи двести лет, — торжественно начал Хомутов. — Внешний его контур, как видите, выложен из крупных глыб, лежащих прямо на поверхности земли. Основная часть — прямоугольник длиной восемнадцать и шириной двадцать метров. С юга… Кстати, там, кажется, стоит Лариса в пестрой кофточке… Да, это она. Так вот, с юга от него отходят три пятнадцатиметровых „хвоста“, образующие разделенный посередине и постепенно сужающийся придаток, или, как мы его называем, дромос. С противоположной стороны к прямоугольнику примыкает небольшой полукруглый выступ…