В отпускаемых ему казенных деньгах Обручев был экономен до скупости[21]. Такие суммы, как отпускаемые на пособия бедным чиновникам 600 р. и на экстраординарные расходы — 2800 р. , расходовал, строго придерживаясь закона, и случалось так, что по истечении года Обручев возвращал в казначейство до половины отпускавшихся денег, не позволял брать из этого источника на награды служащим в канцелярии, которым выдавал то, что оставалось от штатных сумм. Первый его правитель канцелярии Лебедев составлял исключение, получая по 150 р. в треть из экстраординарной суммы в добавление к 1300 р. его штатного жалованья. Этот Лебедев оставался одним из немногих, привезенных Перовским на должность правителя канцелярии, но не получивший при нем этого места потому, что Перовский нашел более талантливого и уже знакомого с краем Акима Ивановича Середу. Лебедев согласился принять место секретаря с сохранением содержания правителя канцелярии. Лебедев происходил из духовного звания, кончил курс духовной семинарии; на своей родине он был правителем канцелярии Воронежского губернатора, потом перешел на службу в Петербург, откуда приглашен был на службу в Оренбург.

С отличными способностями и полученными на службе практическими знаниями он, пока состоял в канцелярии, умел удерживать Обручева от неудачных мероприятий. Лебедев заметив, что Обручев увлекается чем — либо и желает вести дело по своему, говорил ему, что так нельзя, неудобно, не по закону. Обручев настаивал на своем. Лебедев исполнял приказание, а впоследствии высшее начальство разъясняло, что так неудобно поступать, Укажу на один из таких случаев. Хан внутренней Букеевской орды Джангер Букеев, сумевший лично просить государя Николая Павловича за оставление в его семействе ханского достоинства, удостоился получить благоприятное уверение, что сыновья его не будут забыты. В 1849 или 50 г. кончил курс в пажеском корпусе сын Джангера Сагиб-Гирей и через преданных ему лиц заявил желание, согласно данному обещанию, занять в орде место отца, умершего пред тем. Сагиб-Гирей, возведенный в княжеское достоинство и корнета лейб-гвардии гусарского полка, должен был приехать на некоторое время в Оренбург для ознакомления с предстоящими ему обязанностями и для изучения дел орды. Возник вопрос о назначении ему содержания. Необходимо заметить, что хан Джангер получал в год собираемого с киргиз зякета свыше 300 т. руб. асс. в полное и безотчетное распоряжение и содержал на эти доходы все внутреннее управление. С его смертью порядок этот изменился: сбор зякета, как казенная подать, стал поступать в распоряжение правительства и расходоваться на определенные предметы; поэтому Обручев никак не мирился с мыслью, что новому князю Сагиб-Гирею нужно дать приличное его званию содержание, и, после всех соображений Лебедева, настоял на своем, определив сумму не свыше 1 т. р., а может быть и меньше. Дело пошло в министерство государственных имуществ, которому подчинена была внутренняя орда, и оттуда получена была бумага, в которой первая страница оканчивалась словами пятьсот руб. Обручев потребовал Лебедева и сказал, что он хорошо сделал, не согласившись с ним. Лебедев, вскрывавший конверты прежде, отвечал: «Вы не дочитали, переверните страницу и увидите другое». Обручев посмотрел и увидел, что 500 р. назначены в месяц. С этого времени он в сомнительных случаях следовал руководительству Лебедева.

Обручев был необуздан в начинании дел и в направлении их по своему усмотрению, как это покажет дело подполковника Ив. Ив. Корина, служившего дежурным штаб-офицером Оренбургского казачьего войска.

С образованием Оренбургской линии отправление по ней почтовой гоньбы составляло обязанность всего башкирского народа, как служебная повинность. Башкиры выставляли на определенные станции известное число лошадей с телегами, а зимою санями, со всею сбруею и проводников, содержа на свой счет как лошадей, так и людей. На самом деле башкиры гоньбу сдавали местным жителям, отдавая им лошадей с приплатою денег на содержание последних, а сами уезжали в свои дома. Такой порядок продолжался до половины 1835 г. Почту и проезжающих возили наемные ямщики; почтовых станций (домов) не существовало; определенных правил на счет возки, формы ямщиков и размера повозок не было. — возили в чем и у кого что было. В 1835 г. по ходатайству Перовского натуральная поставка почтовых лошадей  была отменена, а вместо этого башкиры были обложены 80 коп. ассигн. (23 к.) сбором с души. Почтовое ведомство старалось и на Оренбургской линии ввести общие правила, но оно встречало затруднение в том, что не вся собираемая с башкир сумма употреблялась по прямому ее назначению, а многое уходило на внутреннее управление башкирским войском. Для управления было желательно сдать почтовые станции за низшую цену и оно через особых чиновников выдавало почтосодержателям плату; вследствие этого стремления почтового ведомства не могли исполняться на месте, но все таки оно не оставляло своих требований от содержателей линейных станций и теснило их во всем, касающемся исправности почтовой гоньбы. Дело дошло до того, что почтовых станций за прежнюю низкую плату никто ни с торгов, ни по распоряжениям не брал, да и определить действительную стоимость станций местным жителям было нельзя: требовались известного размера повозки, а на месте таких не было, нужно было выписывать со стороны и т. п.

Подполковник Корин, прежде занимавшийся содержанием станций, хорошо знал, чем именно можно ублаготворить почтмейстеров, —  а именно — не делать особых притязаний по букве почтовых правил. При содействии других лиц он добился согласия почтовых чиновников несколько поблажать казакам-почтарям, составил анонимное товарищество, чтобы взять в одни руки весь Оренбургский линейный тракт, и явился в Оренбургское войсковое правление на торги, внеся установленный залог наличными деньгами. На торгах присутствовал сам наказный атаман, граф Цукато. с полным составом присутствия. Ни для кого не было тайной, что Корин — дежурный штаб-офицер, знали также и негласных его товарищей (адъютант атамана ротмистр Жидков, жена которого имела большой капитал, и чиновник Биберштейн, дочь которого была за братом Корина, — ассесором войскового правления Петром Ив. Кориным). На торгах станции остались за Кориным за много высшую плату и с условием содержать их во всем согласно почтовых правил.

Военному губернатору тоже было хорошо известно, кто Корин, но должность его не препятствовала делу.

Военный совет, по представлению Обручева, утвердил станции на три года за выпрошенную на торгах сумму за Кориным. Заключив контракт, он сделался хозяином дела. Поехав по линии, Корин нанял на всех станциях казаков и частию чиновников за меньшую цену. Причина выгодной передачи заключалась в том, что Корин сдал станции на условии знать его одного, от него получать плату не только за отбытое время, но при нужде и вперед, а всякое придирчивое требование почтовых чиновников оставил за собою, а равно и ответственность за потерю корреспонденции при перевозке по почте, залогов же не брал ни с кого.

Досужие люди сосчитали, что от этой операции у Корина остается в год не менее 12 т. руб. Аппетиты разгорелись, и заговорили о том, что Корин сумел ловко устроить хорошее дело. Он после лично говорил мне, что даже наказный атаман, граф Цукато, за обедом у себя с скрытою завистью говорил о нем, как о будущем богаче.

Обручева дело это покоробило. Советники его говорили и так и иначе; придумали начать дело, против чего не был и правитель канцелярии Лебедев. Нужно было узнать, что делал Корин на месте и как совершилась передача станций. Для поверки действий Корина, как дежурного штаб-офицера, изображавшего собою все, не было в войске лица и военный губернатор послал для этого состоявшего при нем чиновником особых поручении войскового старшину Уральского войска Матвеева.

Ураганом пронесся проезд Матвеева по всей линии до Сибири; он допрашивал и собирал факты мнимых преступлений Корина, отобрал на одной или двух станциях пустые записки, но ничего не обнаружилось кроме того, что говорил сам Корин, т. е., что он сдал станции за много меньшую плату, чем сам взял. Результаты дознания были пересланы Обручеву в Петербург, где он находился по делам службы.