Граф Перовский положил основание устройству садов в городе. Первый сад был Караван-Сарай, разведенный обязательною работою башкир, посылаемых для сего как на службу. Начало саду положено в 1852 г. Деревья привозились из ближайших башкирских дач, но не ближе 100 верст, а хвойные из Стерлитамакского уезда. Посадка производилась под наблюдением опытного садовника Лебедева, крепостного человека, за освобождение которого на волю помещик взял 1500 р.; деньги эти были отпущены Лебедеву заимообразно из башкирских сумм.

Деревья принимались медленно, много их посохло; убыль заменялась подсадкою свежих. Причинами этого были: недостаток воды, которую привозили в бочках из Архиерейского озера, версты за 1 ½ от сада те же башкиры, самая почва, на которой разведен сад, заваленная глубоко мусором, оставшимся после постройки Караван-сарая. И при таких неблагоприятных условиях сад находился в исправном виде, разбиты были клумбы с цветами. Вход в сад был позволен только чистой публике и на всех нужных местах стояли караульные из башкир. С постепенным расширением сада поливка сделалась затруднительною, особенно когда наряд башкир был отменен, а на содержание сада ассигнована известная сумма из казны. В 70 гг, город согласился отпустить воду даром из водопровода; были проложены трубы и поливка сделалась правильною; сад разросся и принял красивый вид. Гулянье в нем было любимым для публики, а когда позволили построить там вокзал с кухнею и продажею крепких напитков, явилась публика всех возможных видов и начались безобразия.

В числе затей, несомненно, полезных, но для тогдашнего Оренбурга несвоевременных, можно указать на две мукомольные мельницы построенные по распоряжению графа Перовского. Одна была на левой стороне Банного протока, в Поповой роще, в том месте, где проток, а тогда еще озеро, выходило из реки Урала[24]. Здание построено было из кирпича, предназначалось для действия паром и предполагалось для размола пшеницы на крупчатку, а при надобности и для простого размола на обыкновенную муку, чтобы жители не ездили на водяные мельницы, далеко находящияся от города. Деньги на постройку тратились из лесных сумм, кирпич и известь приготовлялись башкирами, дрова отпускались из хозяйственного казенного заготовления. Мельница не пошла в ход. Под крупчатку нужно было иметь постоянные запасы зерна, а для муки верный сбыт, ибо один город был недостаточен по слабому требованию крупчатки, тогда довольно дорогой сравнительно с обыкновенною пшеничною мукою. Размол пшеницы на последнюю требовал засыпки в раз значительного количества зерна, а на мельницы обыкновенно возит каждый хозяин по мере надобности.

Купец Федор Горячев, из желания угодить Перовскому, брал мельницу в аренду за ничтожную плату, но держал не более года. Мельница была или размыта весенними водами р. Урала, или просто разобрана. Горячев арендовал простую водяную мельницу у помещика Хоменко, переделал ее под крупчатку и имел хороший доход, платя владельцу 4000 р. ас. (1115 р.сер.)

Другая мельница, построенная против училища земледелия и лесоводства, где ныне войсковой казачий арсенал, на продовольственный казачий капитал была деревянная и должна была действовать лошадиною силою. В первое управление Перовского мельница эта несколько работала, но не окупала требовавшихся на нее расходов. В управление генерала Обручева она была приостановлена. Здание оставалось пустым или занималось чем либо посторонним по распоряжению войскового начальства. Со вступлением вторично в управление графа Перовского мельница снова приведена в действие; явился мастер, крестьянин Нижегородской губернии, который обнадежил, что мельница может давать хороший доход. Отпущены были деньги на исправление. определена плата мастеру по 350 р. сер. в год, куплена пшеница для размола и мельница заработала, но вместо обещанной прибыли получился убыток, который еще увеличился от недоброкачественности муки. Мельник скрытно бежал, оказались мелкие злоупотребления в администрации, и мельница была брошена.

Граф Перовский был замечательного ума человек, многосторонне образованный и знавший многие иностранные языки. Как администратор он был много лучшe всех начальников Оренбургского края. С ним можно сравнить только графа Сухтелена. Что задумал сам Перовский, то непременно осуществлялось, хотя не всегда удачно и последующими событиями иногда изменялось. Перовский но уму не считал никого равным себе в окружающих его лицах; он позволял им высказывать свои мнения, но если последние не совпадали с его взглядами или докладчик не умел возражать ловко и умно, то приходилось слышать название «дурака», а иногда хуже; он резко высказывал свои замечания даже за распорядительные действия.

Генерал-лейтенант Балкашин, исправлявший должность генерал-губернатора во время похода Перовского под Ак-Мечеть, получил предписание военного министра о прекращении в Оренбургском казачьем войске общественной запашки с твердо выраженною волею государя Николая Павловича в написанной им собственноручно резолюции. Балкашин послал копию с бумаги Перовскому в Ак-Мечеть, ожидая приказания, как поступить в дальнейшем направлении дела; но после двух обратных приездов курьеров с бумагами, посланными Перовскому с докладом, не получив ответа на дело об общественной запашке, Балкашин, опасаясь личной ответственности за неисполнение Высочайшего повеления, предложил войсковому правлению исполнить последнее. Оно было опубликовано войску и общественная запашка считалась конченною.

По возвращении Перовского в Оренбург Балкашин напомнил ему, что не получил ответа на доклад об общественной запашке.

Перовский сказал ему: «Для чего тебе (близким Перовский всегда говорил ты) нужно было знать, что я хочу сделать?».

Балкашин ответил, что опасаясь ответственности за неисполнение Высочайшего повеления, он предписал опубликовать оное по войску.

Перовский прямо сказал: «Дурак!.... Кто тебя просил?».

Разговор был при немногих свидетелях, передавших его мне.

Вскоре по возвращении из похода, Перовский поехал в Петербург и там лично подал Государю письменный доклад, включив в него, что если общественная запашка будет упразднена, то он не может возвратиться в Оренбург; казаки скажут: «За что же ты порол нас плетьми, шпицрутенами, отдал одних в солдаты, а других сослал в Сибирь, если сам Государь говорит другое?» В виду этого последовало новое Высочайшее повеление продолжать запашку на прежнем основании. Это показывает, какую силу имел Перовский у такого государя, как Николай Павлович, не терпевший возражений против его повелений и требовавший безусловного исполнения его воли.

При всех своих способностях и большом уме граф Перовский был горд, самолюбив и при малейшей оплошности дерзок на слова. С второстепенными начальниками отдельных частей он никогда не говорил, знал только старших, а тем передавал, чтобы они слушали доклады от подчиненных им лиц и ему передавали, когда найдут нужным.

Во время служения моего в канцелярии генерал-губернатора начальником отделения иррегулярных войск ни я, ни другие два начальника отделений не были у Перовского по службе; только большие балы давали право по приглашению являться в его парадные комнаты и там, в числе других, откланяться его сиятельству. Один только начальник гражданского отделения Попов как-то сумел выпросить себе позволение быть на всенощных во время говенья Перовского, куда допускались избранные, но и тут Перовский не сказал ни одного слова Попову.

Сколько горд и недоступен был граф Перовский к подчиненным, на столько он был доверчив и расположен, коль скоро выбирал и назначал подходящее лицо на должность. В этом была причина неудач в некоторых крупных делах, особенно в хивинской экспедиции 1839 г. Не смотря на урок, данный этою экспедициею, характер Перовского повторился и в походе 1853 г. под Ак-Мечеть: он и тут положился на подчиненных. По взятии крепости он велел передать начальнику инженеров генералу Богданову, что построенные им понтоны никуда не годятся, что напрасно и бесполезно везли такую дрянь за 1500 верст.