Первая волна девушек обычно заходит сюда разменять деньги на сдачу клиентам. В большинстве они некрасивы, и у бармена всегда есть для них словечко-другое. Ближе к закрытию некоторые из них вновь появляются пропустить на ночь стаканчик, вне зависимости от того, удалось ли им кого-нибудь подцепить. Если девушка приходит с клиентом — обычно это местные бандиты — бармен ведет себя с ними столь же сердечно и внимательно, как с влюбленной парой, каковой они, в известном смысле, и являются. А если девушка приходит одна, после неудачного вечера, то бармен наливает ей кофе с солидной порцией коньяка и утешает в том смысле, что на улице просто дождь и холодно, то есть погода, по его разумению, не очень годится для клиентов. И она обычно делает последнюю попытку, цепляясь к какому-нибудь посетителю.

Поговорив с девушками и сыграв пару раз в кегли, Профейн, Анхель и Джеронимо вышли на улицу. На выходе они встретили миссис Мендозу.

— Ты не видел сестру? — спросила она Анхеля. — Она собиралась после работы помочь мне с покупками. Она никогда раньше так не поступала, Анхелито. Я беспокоюсь.

Прибежал Кук.

— Долорес говорит, что она ушла с Плейбоями, но неизвестно — куда. Фина недавно звонила, и Долорес говорит, что голос звучал как-то странно. Миссис Мендоза схватила его за голову и спросила — откуда был звонок. Но Кук повторил, что этого никто не знает. Профейн посмотрел на Анхеля и увидел, что тот смотрит на него. Когда миссис Мендоза ушла, Анхель сказал:

— Мне не хотелось бы так думать о собственной сестре. Но если хоть один из этих маленьких pinga что-нибудь пытался с ней с делать…

Профейн думал о том же самом, но вслух ничего не сказал. Анхель и без того был расстроен, но все равно понял, что Профейну пришли в голову те же мысли. Они оба знали Фину.

— Мы должны найти ее.

— Их полно по всему городу, — сказал Джеронимо. — Хотя я знаю пару их тусовочных мест. — Они решили начать в клубе на Мотт-стрит. До полуночи они объехали на метро весь Нью-Йорк, но везде натыкались на опустевшие кафе и запертые двери. На Амстердам-авеню в районе Шестидесятых улиц они услышали за углом шум.

— Господи Иисусе! — молвил Джеронимо. Там шла битва по полной программе. В глаза сразу бросилось пистолеты, но в основном были ножи, куски труб и армейские пряжки. Они прошли в обход мимо автомобильных стоянок и увидели там человека в твидовом костюме, который прятался за новым «Линкольном» и возился с ручками магнитофона. На ближнем дереве сидел звукооператор и развешивал микрофоны. Поднимался ветер, и ночь обещала быть холодной.

— Привет, — сказал твидовый костюм. — Меня зовут Винсом.

— Босс моей сестры, — прошептал Анхель. Профейн услышал на улице визг, и ему показалось, что это — Фина. Он побежал. Стрельба и вопли. Из аллеи впереди выскочило пятеро Королей Бопа. Анхель и Джеронимо старались не отставать от Профейна. Чья-то машина стояла прямо посреди улицы, а ее приемник, настроенный на волну WLIB, орал на всю катушку. Совсем рядом они услышали свист рассекающей воздух пряжки и громкий вскрик, но тень большого черного дерева скрывала происходящее.

Они прочесывали улицу в поисках какого-нибудь клуба. Вскоре они увидели на тротуаре нарисованную мелом стрелку, указывающую на дом из песчаника, и написанные рядом буквы «ПБ». Они вбежали по ступеням, и на двери обнаружили такую же надпись — «ПБ». Дверь оказалась заперта. Анхель пнул ее пару раз, и замок сломался. Позади них на улице царил полный хаос. На тротуаре лежала пара распростертых тел. Анхель бросился в зал. Профейн и Джеронимо — за ним. Со всех сторон стали слетаться полицейские сирены, смешиваясь с шумом потасовки.

Анхель открыл комнату в конце зала, и Профейн мельком увидел Фину. Обнаженная, она лежала с растрепанными волосами на старой солдатской раскладушке и улыбалась. Ее глаза стали такими же полыми, как в ту ночь у Люсиль на бильярдном столе. Анхель повернулся, оскалив зубы.

— Подождите, — сказал он. — Не входите. — Дверь затворилась, и вскоре они услышали, как он бьет Фину.

Возможно, Анхель успокоится, лишь получив взамен ее жизнь, — Профейн не знал, как далеко заходит в этом смысле их кодекс. Он не мог войти и вмешаться. Да и не знал — хочет ли. Полицейские сирены звучали крещендо и резко смолкли. Драка прекратилась. Профейну показалось, что прекратилось даже нечто большее. Он пожелал Джеронимо спокойной ночи и вышел из клуба. Он ни разу не повернул голову посмотреть, что творится сзади на улице.

Он решил больше к ним не возвращаться. Работа под улицей закончилась. Подошел к концу и покой в доме Мендоза. Он должен вновь выходить на поверхность — на улицу своих снов. Вскоре он нашел станцию метро, и уже через двадцать минут искал на окраине дешевую койку.

В кабинете-резиденции на Парк-авеню дантист Дадли Айгенвэлью любовался своим сокровищем. На черном бархате в застекленном шкафу красного дерева, шедевре мебельного искусства, лежал набор вставных челюстей — все зубы из разных металлов. Правый верхний клык — из чистого титана — был для Айгенвэлью центральной точкой протеза. Оригинальную отливку он видел около года назад в литейном цехе неподалеку от Колорадо-Спрингз, куда летал на личном самолете некоего Клейтона Чиклица по прозвищу Кровавый, Чиклица из «Йойодины» — одной из крупнейших оборонных корпораций восточного побережья, филиалы которой были разбросаны по всей стране. Они с Айгенвэлью принадлежат к одному Кругу. Во всяком случае, так говорил энтузиаст Стенсил. И верил в это.

Те, кто обращают внимание на такие вещи, не могли не заметить, как ближе к концу первого срока Эйзенхауэра на сером беспокойном фоне истории стали появляться яркие, смело трепещущие сигнальные флажки: моральная доминанта начала переходить к новой и невероятной профессии. В начале века психоанализ узурпировал у священников функции отца-исповедника. А теперь пришла пора аналитикам уступить место дантистам.

На самом деле речь шла не просто о смене номенклатуры. Приемы в зубном кабинете превратились в настоящие сеансы, а глубокомысленные изречения о себе стали предваряться фразой: "Мой дантист говорит, что…" Подобно своим предшественникам, психодонтия выработала свой жаргон: невроз стал называться "неправильным прикусом", оральная, анальная и генитальная стадии "прорезанием молочных зубов", Оно — «пульпой», а Суперэго — «эмалью».

Пульпа у зуба мягкая и снабжена кровеносными капиллярами, нервами. А эмаль, состоящая, в основном, из кальция, — неодушевленное вещество. Они и являли собой Оно и Я психодонтии. Твердое, безжизненное Я покрывает собой теплое, пульсирующее Оно — защищает и предохраняет.

Айгенвэлью зачарованно смотрел на тусклое мерцание титана и размышлял над фантазиями Стенсила (напрягшись, он представил их себе как периферическую амальгаму — сплав иллюзорного течения и блеска ртути с чистой истиной золота или серебра для заполнения трещин в защитной эмали — вдали от корня).

Дырки в зубах образуются по вполне определенным причинам, — рассуждал Айгенвэлью. Но даже если их несколько на зуб, то здесь нет никакой сознательной организации, враждебной пульпе, никакого заговора. Но все равно находятся люди типа Стенсила, которые объединяют все случайные кариесы мира в заговорщицкие группировки.

Селектор тихонько замигал и произнес: "Мистер Стенсил". Итак. Какой предлог на сей раз? Он потратил уже три приема для простой чистки зубов. Грациозной плавной походкой доктор Айгенвэлью вошел в комнату для ожидания. Стенсил встал и, запинаясь, поздоровался.

— Зубы болят? — сочувственно предположил доктор.

— Нет-нет, с зубами ничего, — вымолвил Стенсил. — Вы должны поговорить. Вы оба должны отбросить притворство.

Уже в кабинете, сидя за столом, Айгенвэлью сказал:

— Из вас плохой детектив и еще худший шпион.

— Это — не шпионаж, — запротестовал Стенсил, — но Ситуация становится невыносимой. — Этот термин он узнал от отца. — Они распускают Аллигаторный патруль. Потихоньку, чтобы не привлекать внимание.