Раф, ты будешь одержим этим дольше, чем я. Мне уже недолго осталось. Но ты не должен никому ничего говорить. Я даже не прошу у тебя обещания, я просто беру его. Я сделал то, чего пока никто не делал. Я был на Полюсе.

— Полюсе? Боже мой. Тогда почему же мы не…

— Не читали об этом в прессе? Потому что я сам того захотел. Если помнишь, меня нашли у последней базы полумертвым и занесенным снегом после бури. Все подумали, что я пытался дойти до Полюса, но у меня не вышло. А я был уже на обратном пути. Но я не стал возражать. Понимаешь? Я отказался от верного рыцарского звания, впервые за всю свою карьеру отверг славу, сделал то, что делает мой сын с самого своего рождения. У Эвана мятежный характер, и вести себя так не было для него внезапным решением. А ко мне такое решение пришло вдруг, окончательно и бесповоротно, — и все из-за того, что, как оказалось, поджидало меня на Полюсе.

Два карабинера вместе со своими девушками встали из-за стола, и обе пары, покачиваясь, вышли рука об руку из садика. Оркестр заиграл печальный вальс. Из зала выплывали звуки пирушки и доносились до Годольфина и Мантиссы. Ветер не стихал. Было безлунно. Листья на деревьях трепыхались, словно крошечные механизмы.

— Это была дурацкая выходка, — продолжал Годольфин. — Почти бунт. Человек в одиночку в самый разгар зимы пытается добраться до Полюса. Они сочли меня сумасшедшим. Возможно, в то время они были и правы. Но я чувствовал, что должен дойти до него. Тогда я думал, что там — в одной из двух неподвижных точек этого вращающегося мира — смогу обрести покой и разгадать загадку Вейссу. Понимаешь? Мне нужно было хотя бы минутку постоять в мертвом центре этой карусели и наконец сориентироваться. И конечно же ответ ждал меня. Вкопав флаг, я принялся рядом выдалбливать лунку, чтобы оставить запас провианта для будущих экспедиций. Меня окружала вопиющая бесплодность — страна, забытая демиургом. Нигде на земле не может быть более пустого и безжизненного места. Продолбив два или три фута, я добрался до чистого льда. И вдруг мое внимание приковал странный свет, который, казалось, движется там, в глубине. Я расчистил площадку пошире. Сквозь лед, прекрасно сохранившись и не утратив своей радужной окраски, на меня глазел труп одной из их паучьих обезьян. Она была совершенно реальна, — не то, что смутные намеки, которые они делали мне раньше. Я говорю сейчас: "Делали намеки", но думаю, они оставили ее там для меня. Зачем? Возможно, по какой-то чуждой, не вполне человеческой причине, которую мне не понять. Возможно, просто хотели посмотреть — что я буду делать. Насмешка, понимаешь? — насмешка жизни, спрятанная там, где нет ничего одушевленного, кроме Хью Годольфина. Но, конечно, с подтекстом… Обезьяна рассказала мне всю правду о них. Если Эдем был творением Бога, то одному Ему известно — какое зло породило Вейссу. Под кожей, которая, морщинясь, пролезала в мои кошмары, никогда ничего не было. Сама Вейссу — это цветастый сон. Мечта о том, к чему ближе всего Антарктида — мечта об аннигиляции.

У синьора Мантиссы был разочарованный вид.

— Ты уверен, Хью? Я слышал, что в полярных регионах люди в результате долгого воздействия внешних факторов видят вещи, которые…

— А какая разница? — сказал Годольфин. — Если даже это и было галлюцинацией, то дело ведь не в том, что я видел или что мне казалось, что я видел, — это, в итоге, неважно. Дело в том, что я понял. К какой истине пришел.

Синьор Мантисса беспомощно пожал плечами.

— А теперь? Твои преследователи?

— Думают, что я выдам. Знают, что я разгадал значение их намека, и боятся, что я всем расскажу. Но ради Христа, как же я могу это сделать? Разве я ошибаюсь, Раф? Ведь мир тогда сойдет с ума. По глазам вижу, что ты озадачен. Я знаю. Ты пока этго не понимаешь, но ты поймешь. Ты сильный. И все это повредит тебе не больше, — он рассмеялся, — чем повредило мне. — Он посмотрел через плечо синьора Мантиссы. — А вот и мой сын. И с ним — эта девушка.

Эван встал перед ними.

— Отец, — произнес он.

— Сынок. — Они пожали друг другу руки. Синьор Мантисса окликнул Чезаре и пододвинул Виктории стул.

— Извините, я покину вас на минутку. Мне нужно передать послание. Сеньору Куэрнакаброну.

— Это — друг Гаучо, — пояснил Чезаре, возникая на заднем плане.

— Ты видел Гаучо? — спросил синьор Мантисса.

— Полчаса назад.

— Где он?

— На Виа Кавур. Он придет сюда позже. Он сказал, что ему нужно встретиться с друзьями по другому делу.

— Ага! — Синьор Мантисса взглянул на часы. — У нас осталось мало времени. Чезаре, иди договорись на барже. А потом — на Понте Веккьо за деревьями. Кэбмен тебе поможет. Поторопись. — Чезаре легким шагом удалился. Синьор Мантисса перехватил официантку, и она поставила на их столик четыре пива. — За наше предприятие, — сказал он.

За третьим столиком сидел Моффит и, улыбаясь, наблюдал за ними.

В жизни Гаучо никогда не случалось ничего более прекрасного, чем этот марш по Виа Кавур. Боррако, Тито и еще несколько друзей каким-то чудесным образом умудрились совершить набег на кавалерийский полк и смыться оттуда с сотней лошадей. Кражу обнаружили быстро, но "Фильи ди Макиавелли" с веселыми выкриками и песнями уже мчались галопом к центру города. Гаучо в красной рубахе, широко улыбаясь, ехал впереди. "Avanti, i miei fratelli, — пели они, — Figli di Machiavelli, avanti alla donna Liberta!" Их преследовали армейские войска — беспорядочные неистовые группы солдат, — половина из них бежала, половина ехала в повозках. По пути к центру ренегаты встретили сидящего в бричке Куэрнакаброна. Развернувшись, Гаучо набросился на него, сгреб его тело в охапку и затем вернулся к «Сыновьям».

— Товарищ! — громогласно обратился он к своему удивленному заместителю. — Ну разве не славный сегодня вечер?

Они добрались до консульства за несколько минут до полуночи и спешились, продолжая кричать и петь. Те из них, кто работал на Меркато Сентрале, запасли достаточно гнилых фруктов и овощей для мощного и продолжительного заградительного обстрела консульства. Прибыла армия. Съежившись от страха, Салазар и Ратон наблюдали за происходящим из окна второго этажа. Разгорелся кулачный бой. Ни одного выстрела пока не прозвучало. Площадь, будто от взрыва, вдруг превратилась в гигантскую беспорядочную карусель. Прохожие с криками бросились в первые попавшиеся укрытия.

Гаучо мельком заметил Чезаре и синьора Мантиссу, которые стояли возле Поста Сентрале с двумя багряниками, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Боже мой, — произнес он. — Два дерева? Куэрнакаброн, я должен отлучиться. Ты пока побудешь коммендаторе. Принимай обязанности. Куэрнакаброн отдал честь и нырнул в самую гущу схватки. Пробираясь к синьору Мантиссе, Гаучо увидел Эвана, его отца и девушку, ожидавших неподалеку.

— Buona sera еще раз, Гадрульфи, — поприветствовал он Эвана и помахал ему рукой. — Мантисса, мы готовы? — От одной из портупей, пересекавших его грудь, он отстегнул большую гранату. Синьор Мантисса с Чезаре взяли полое дерево.

— Присматривай за другим деревом, — крикнул синьор Мантисса Годольфину. — Никто не должен знать, что оно — здесь, пока мы не вернемся.

— Эван, — прошептала девушка, прижимаясь к нему. — Здесь будут стрелять?

Он услышал в ее голосе лишь страх, не заметив нетерпения.

— Не бойся. — Он обнял ее крепче, как настоящий защитник.

Переминаясь с ноги на ногу, старик смущенно глядел на них.

— Сынок, — наконец заговорил он, чувствуя себя дураком. — Я думаю, это — не самый подходящий момент для такого разговора. Но я должен уехать из Флоренции. Сегодня. И я бы… Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной.

Он не смотрел на сына. Юноша печально улыбнулся, продолжая обнимать Викторию.

— Но папа, — сказал он, — ведь мне придется тогда расстаться со своей единственной любимой.

Виктория встала на цыпочки и поцеловала его в шею.