Если говорить современным языком, то это было не что иное как отмывание национальной принадлежности-депозитных средств. И более того, — это было в сущности изъятие средств из государственного депозита российской империи для использования их в частных коммерческих операциях японских, фирм. По сути дела такие махинации следовало бы расценивать еще строже — как должностное преступление чиновников японского министерства финансов.

Итак, если суммировать все о чем сообщалось выше, то складывается весьма масштабная картина захватов и присвоения японской стороной российского золота. Воссоздавая эскиз этой картины, российский знаток данного вопроса профессор В. Сироткин приводит, например, следующие подсчеты поступлений российского золота в японские руки. Во-первых, это “колчаковское золото”. Из фондов администрации Колчака японская сторона получила 68799 тысяч золотых рублей в развитие соглашений от 7 октября и 19 октября 1919 года между Росгосбанком во Владивостоке и банком “Ёкохама Сёкин Гинко”. Во-вторых, это “семеновское золото” на сумму 10 миллионов золотых рублей. По сведениям Сироткина, одна часть названной суммы была передана подчиненными атамана Г. Семенова под расписку представителям японских военных властей в ноябре 1920 года на железнодорожной станции Маньчжурия, а другая часть в декабре 1920 года в городе Порт-Артуре. В третьих, это “подтягинское золото”, которое бывший военный атташе России в Японии генерал М. Подтягин положил в банк “Ёкохама Сёкин Гинко” в дни своего пребывания на этом посту. Оно, по данным В. Сироткина, исчисляется в сумме 1050 тысяч золотых рублей. В-четвертых, это “петровское золото” в сумме 1320 тысяч золотых рублей, подтверждением чему служит расписка, данная 22 ноября 1920 года японским полковником Р. Исомэ начальнику тыла колчаковской армии генералу П. Петрову в том, что от него получено японской стороной 22 ящика с золотом. И, наконец, в-пятых, В. Сироткин включает в свой перечень “романовское золото”, т. е. золото, поступившее в виде залога под неновые кредиты из дореволюционной России в Японию по государственной линии, а также иеновые фонды в токийских банках, находившиеся на личных счетах военного атташе России М. Подтягина и финансового агента колчаковского Министерства финансов К. Миллера (перевод этих фондов с казенных счетов на личные был сделан по распоряжению А. Колчака во избежание притязаний на них со стороны Советских властей). Сумма только этих российских государственных средств, оказавшихся на личных счетах двух названных лиц, исчисляется В. Сироткиным соответственно в 1400 тысяч иен и в 6275 тысяч иен.

Приведенные выше цифры представляют собой, разумеется, далеко не полный и не окончательный перечень российских золотых авуаров, оказавшихся в руках японцев в годы японской интервенции в Сибири и на российском Дальнем Востоке. В этом перечне отсутствуют, например, упоминания о российских золотых слитках, вывезенных в Японию японскими военачальниками и оказавшихся затем в распоряжении генерала Гиити Танаки, который в последующие годы стал премьер-министром страны. Но даже из этих неполных, предварительных подсчетов можно видеть, сколь велика была доля российского золотого запаса, оказавшаяся во владении Японии после разгрома белогвардейских отрядов и изгнания японских интервентов за пределы Советского Союза.

Между тем бесцеремонные, незаконные захваты Японией чужой казны, да еще в таких огромных количествах, породили ропот и осуждение даже среди некоторых из белогвардейских политических деятелей и генералов, сотрудничавших с японскими интервентами, либо действовавших как наемники японской военщины. В то время лидеры белой эмиграции уже убедились в том, что советское руководство, отказавшееся в первые же дни своего пребывания у власти оплачивать зарубежные долги царского правительства, не проявляло в последующие годы намерения востребовать и задолженность иностранных государств России. Не проявляла интереса Москва ни залоговому золоту, вывезенному из России в Японию без оплаты равноценными поставками вооружений, ни к казенному “царскому” золоту, откровенно похищенному японскими интервентами или обманно полученному ими на “временное хранение”, и нет ничего удивительного в том, что кое-кто из белогвардейских генералов-эмигрантов предпринял тогда попытки отсудить у японцев хотя бы малую часть незаконной добычи.

Одним из первых стал собирать материалы к. такому судебному иску белоэмигрант Валериан Моравский, занимавший неоднократно видные посты в тех антибольшевистских “автономных” режимах, которые то возникали, то рушились в Сибири и на российском Дальнем Востоке в период японской оккупации. В частности, последним взлетом в его неустойчивой политической карьере был пост министра финансов “белого” правительства, сформированного во Владивостоке в 1922 году и в том же году исчезнувшего при вступлении туда Красной Армии.

Вскоре после своего бегства из Владивостока в Харбин Моравский начал составлять подробный документальный реестр всех поставок “царского” золота в зарубежные страны и в том числе золота, поступившего в банки Японии в период с 1916 по 1922 годы. Для этого Моравский опросил сотни лиц, так или иначе причастных к денежным переводам и к перевозкам золота за границу. В итоге этой работы он собрал большое число подлинников и копий платежных квитанций, а также расписок в получении денежных переводов, отправленных в конкретные банки на конкретные счета.

Итогом долгих поисковых работ В. Моравского стали несколько написанных им справок, в которых на основе собранных квитанций и расписок он исчислил и суммировал потери России от вывоза “царского” золота за границу через Дальний Восток. Эти потери по его подсчетам составили гигантскую сумму в 250 миллионов золотых рублей.

Первоначально В. Моравский предполагал, что иски на возвращение России хотя бы части неоплаченных долгов будут направлены российскими властями в адрес соответствующих японских банков и учреждений. Но затем, трезво оценив реальную обстановку, он стал высказываться за то, чтобы подобные иски предъявлялись не напрямик к японским властям и банкам, а к бывшему царскому военному атташе М. Подтягину и к бывшему финансовому агенту России в Токио К. Миллеру.

Советам Моравского вскоре внял бежавший из Забайкалья в Северо-восточный Китай и проживавший в Харбине казачий атаман Г. Семенов, который не раз передавал названным выше официальным российским представителям в Токио большие денежные суммы, предназначенные на закупки оружия и боеприпасов. В исках Г. Семенова речь шла о том, что ни Подтягин, ни Миллер не выполнили своих обязательств по закупкам оружия и боеприпасов как для колчаковской армии на сумму 6400 тысяч иен, так и для семеновских отрядов — на сумму 1400 тысяч иен, а деньги, полученные от Колчака и Семенова перевели на свои собственные, личные счета в банках “Ёкохама Сёкин Гинко” и “Тёсэн Гинко”.

В дальнейшем выяснилось, однако, что до судебного процесса против К. Миллера дело не дошло. По-видимому, К. Миллеру удалось как-то договориться с истцом и снять вопрос с судебного обсуждения. Что же касается судебной тяжбы с Подтягиным, начатой атаманом Г. Семеновым, то она затянулась на целых семь лет (с 1922 по 1929 годы) и кончилась для Семенова неудачей.

Одна из причин неудачи заключалась в том, что Г. Семенов, проживавший в то время за пределами Японии, перепоручил ведение этой тяжбы в японском суде двум своим давним “друзьям” — японским подданным Синкэй Куроки и Кэн Судзуки. Как явствует из недавних публикаций российской прессы, оба названных ходатая по иску атамана Семенова, Хотя и были с давних пор связаны с японской военной разведкой, тем не менее, не обладали таким влиянием, чтобы склонить токийских судей в пользу Семенова. В то же время, как выяснилось в ходе процесса, в правящих кругах Японии существовали влиятельные группировки, незаинтересованные в утечке царских депозитов из японских банков. Ведь успех Семенова в иске Подтягину создал бы прецедент для удовлетворения аналогичных исков и других возможных претендентов на российское золото.