И зачем было крохалихе хватать такую рыбу, которую она всё равно бы не смогла проглотить? Ведь раздирать добычу когтями и клювом, как это делают хищные птицы, крохали не умеют. Видимо, это была дань азарту ― бывает такое с охотниками.

Крохалиха улетела. Это короткое зрелище сначала прибавило нам решимости продолжать рыбалку, но потом, наоборот, расхотелось. Видимо, в противоположность крохалихе, с азартом у нас было похуже. Хотя, с другой стороны, как-то успокаивало, что если даже такой профессиональный рыбак, как крохаль ― и тот имеет право на неудачу, то нам и вовсе простительно. Займёмся-ка мы лучше своим профессиональным делом, орнитологией.

И мы решили сходить на небольшой остров, что находился как раз за плёсом, напротив нас. Мы давно на него поглядывали, но то вода была высокая, то со временем туго. На острове был в общем такой же лес, что и в пойме. Но многие птицы с особой охотой гнездятся на островах, потому что чувствуют себя там более  защищёнными. Вообще острова обладают необъяснимой притягательной силой. И для нас ― тоже.

Мы оставили удочки, прошли немного вверх по берегу и перебрели по перекату на остров. Затяжной, но слабый дождик после сухой погоды не успел наполнить реку. Ничего особенного на острове не было, только несколько старых дроздовых гнёзд. Правда, ещё поймали и разглядели птенца перевозчика. Ему было не больше двух дней от роду, и вылупился из яйца он точно где-то здесь, на острове.

Возвращались по другому перекату, что ниже по течению. Этот перекат был широким, совсем мелким. Слабые струи воды пробивались сквозь заросли похожего на лопухи белокопытника и водяного хвоща. В этих зарослях, через которые цедилась вода с нашего рыболовного плёса, нашли мертвого сига-пыжьяна. У него позади головы были глубокие рваные раны ― следы от клюва крохалихи.

Это было единственное за весь сезон наше рыбное блюдо. На большой сковороде сиротливо лежали несколько маленьких золотисто-коричневых крючочков ― всё, во что превратились после жарки гольяны. Посередине сковородки красовалось четыре аппетитно-румяных кусочка пыжьяна ― подарок птицы орнитологам. Конечно, этого нам было маловато. Но очень, очень вкусно.

Когда дождь утихал и можно было работать с биноклем, я брал магнитофон и шёл на слежку. Существенных изменений в тактике поисков корма в эту мерзкую погоду я ни у весничек, ни у таловок не нашёл: и те и другие, как и в тёплые дни, были заняты в основном тем, что перепрыгивали по ветвям, осматривали кроны. Время от времени порхали в воздухе у ветвей и цветов. Пожалуй, чаще обычного спускались на землю. Словно и не замечали ни дождя, ни холода. Как всегда, бойкие, проворные, выглядели беззаботными «божьими птичками».

Зато, глядя друг на друга, мы не могли не замечать, что лица у нас далеко не беззаботны. Было о чём тревожиться. Дети у наших подопечных росли, как на дрожжах. Из нескольких гнёзд весничек птенцы уже вылетели. Откочевала с выводком первая жена Жака ― Ага. Жак остался с Земфирой и своими более  юными отпрысками. Веером брызнули из-под ног Сергея подросшие потомки Ажика. Сам он и его супруга ещё сутки держались с детьми недалеко от гнезда, потом пропали.

На участке появились незнакомые веснички со своими выводками. Вели они себя не так, как наши меченые пеночки. Наши уже давно привыкли к тому, что какие-то большие двуногие животные постоянно шастают возле них, заглядывают в гнёзда, даже извлекают птенцов, но, как ни странно, возвращают обратно. Многие пеночки уже перестали беспокойно кричать при нашем приближении. Иногда даже казалось, что они с нами здороваются. Но пеночки-пришельцы встречали нас паническими криками. Словом, не выражали ни малейшего доверия. Конечно, это нас раздражало, тем более, что нередко они заражали паникой и старых обитателей нашего участка.

Правда, не все этой панике поддавались. Однажды у тридцать шестого гнезда на меня подняли крик пришлые веснички. Их было две ― очевидно, самец и самка. Их птенцы затаились где-то в дальнем ивняке, но птички были явными перестраховщиками, они прилетели ко мне и теперь надсадно меня освистывали. Появился с пучком насекомых в клюве хозяин гнезда Кока, затем прилетела и хозяйка, они по очереди спустились к гнезду, которое было в пяти шагах от меня, накормили птенцов, взяли от них взамен беленькие «санитарные пакеты» ― капсулы помёта ― и молча улетели. Только Кока через плечо, как бы осуждающе, глянул на бестолковых гостей. Я отметил, что эти посторонние птицы не вызвали у хозяина территории Коки каких бы то ни было проявлений агрессивности.

Доверие, проявленное ко мне хозяевами тридцать шестого гнезда, было столь демонстративным, что паникёры, «фюитькнув» в нерешительности ещё несколько раз, успокоились и улетели обратно в ивняк. Вскоре Кока снова появился с кормом, спустился в гнездо и вылетел с очередной капсулой. Я совсем забыл о том, что передо мной хотя и двуногое существо, но вовсе не человек, и сказал ему: «Спасибо, Кока!» Он недоумённо посмотрел на меня и чуть заметно дольше обычного задержал на мне взгляд. Мне показалось, что в этом взгляде мелькнула тень насмешки, и я бы, наверно, не удивился, если бы при этом он повертел у своего виска когтистым пальцем. Но Кока, как и прежде, молча скрылся в кустах.

Теперь в гнезде номер тридцать шесть были птенцы на вылете. Сергей уже получил от них хорошую серию проб корма, надел на всех номерные кольца. Мы их не беспокоили, чтобы дать птенцам возможность покинуть гнездо спокойно, без паники и суеты.

Да, наши друзья нас покидали. Терять друзей всегда нелегко. Но у нас были для печали и беспокойства менее сентиментальные причины: уже подрастали птенцы в тех гнёздах весничек и таловок, на которых мы делали основную ставку. Они росли и взрослели, потому что, несмотря на плохую погоду, с аппетитом ели и получали для этого достаточно корма. А мы не могли взять пробы этого корма.

Наконец, в ночь на 14 июля, когда наши рабочие сутки были уже на исходе, тучи ушли за Урал, многообещающе засветилось чистое небо, на землю упал настоящий мороз ― минус два. Покрылись инеем травы, деревья, оттяжки у палаток. Стало ясно, что день будет тёплым. Отбой отменялся.

Поднявшееся солнце не принесло тепла. Надо было вздремнуть часика полтора, но мы уже взбодрились хорошими порциями кофе и предвкушением активной работы. В три часа утра, сбивая с травы превратившиеся в лёд капли вчерашнего дождя, иду опять с магнитофоном. Сергей готовит перетяжки и пробирки из расчёта на двоих «горлохватов». Вторым должен стать я, переквалифицировавшись из шпиона-репортера.

В шесть утра становится теплее. Запив кашу очередной порцией кофе, идём на объекты. Мои гнёзда на отшибе. Их всего два ― одно принадлежит весничкам, другое ― таловкам, между ними каких-то полсотни метров. Сергей работает с четырьмя гнёздами на участке, они тоже расположены относительно компактно. Два подходящих по срокам гнезда за рекой приходится оставить без дела: далеко. Как кстати была бы ещё пара рук!

Птенцы сытые ― уже накормлены с утра родителями. Перетяжки, которые я надеваю на шейки птенцам, можно не снимать два часа. И завертелось... Подхожу к гнезду таловок, становлюсь на колени, извлекаю всех птенцов, складываю в шапку. У пяти из семи птенцов сквозь тонкую стенку пищевода и кожицу шеи с растущими перьями просвечивают тёмные пищевые комки. Двух «пустых» птенцов сразу отправляю обратно в гнездо. Перед этим возвращаю туда травинки, которые птенцы, судорожно цепляясь за гнездовую подстилку, вытащили лапами. После этого нужно извлечь корм из каждой птенцовой глотки. Это операция очень деликатная. В левой руке держу птенца, тремя пальцами осторожно продвигая пищевой комок вверх по пищеводу. Птенец сам открывает рот, остаётся аккуратно взять тоненьким пинцетом комок и положить его на разостланный лоскут брезента. Птенца возвращаю в гнездо. Там они некоторое время копошатся втроём, располагаясь головами к выходу, потом затихают, неотрывно наблюдая за мной. Взгляды их ничего не выражают, кроме разве что равнодушия. Лишь иногда можно уловить ещё и лёгкую тень заинтересованности. А ведь имеют полное право глядеть и с гневом, и с обидой, и с ненавистью. Хорошо, что этого они не умеют, так моей душе грабителя спокойнее.