Наконец мы приподнялись. Предостерегающе махнув нам рукой, сержант Лебедь выбежал на дорогу. За поворотом хлестанула пулеметная очередь. Мы упали в снег, рыхлый на обочине, а Лебедь броском поспешил на другую сторону. Из темноты вышел полковник с белой повязкой на рукаве. Это посредник. Он сказал Лебедю:

— Вы убиты.

— Я убит! — крикнул нам Лебедь.

Мы недоуменно переглянулись. Редкие снежинки неторопливо кружились в воздухе. Удручающее спокойствие исходило от них. Психологический эффект, еще минуту назад державший нас в напряжении, был разрушен.

Сержант Лебедь и посредник перешли дорогу и остановились над нами.

— Ваши действия? — спросил посредник.

— Группа, слушай мою команду, — простуженным, словно чужим голосом сказал я.

Истру и Асирьян преданно смотрели на меня, готовые броситься в огонь и в воду. Но что делать дальше, я не ведал. Помнил, когда убивают командира, заместитель берет инициативу на себя. У посредника заиндевели усы и папаха. Он испытующе глядел на меня. И может, думал, как такому неумелому людей доверять. Я сделал умное лицо. Строго спросил:

— Задача, поставленная сержантом, понятна?

Ребята кивнули.

— За мной, — буркнул я. И, прокладывая лыжню, пригибаясь, пошел вдоль кювета.

Шли быстро и молча. Каждые двести метров останавливались и смотрели назад. Таков закон разведчиков. Иначе не найдешь обратную дорогу.

Сура отвернул рукав и взглянул на часы. Светящийся циферблат в таких условиях незаменим. Два часа ночи.

— Время знай себе стучит, — пробормотал Истру.

Я обернулся назад. Сказал тихо:

— Мы остались одни. Нужно не подвести сержанта. Выполнить задание.

— Что нам стоит дом построить? Нарисуем — будем жить! — сказал Истру.

Кустарник поредел, уступая место сизо-белой поляне, напоминающей по форме наконечник стрелы. Мы замерли, словно три снежных истукана. Замерли, только дышим и смотрим. А смотреть есть на что. Никакой это не наконечник. Просто траншеи. Маскировали их тщательно, да все равно угадать можно.

Траншею противника нужно перейти незаметно. Зайцем, лисой… Засекут, придется возвращаться не солоно хлебавши.

Лыжи закапываем в снегу. Примета: обломанная березка.

Вперед по-пластунски. Без подвохов. Суру совсем не видно. Он маленький, весь в снегу, как клубок. Мишка сопит. Ползти тяжело… Тяжело, аж круги в глазах расходятся. И ни капельки не холодно.

Когда траншея осталась далеко позади и мы углубились в лес, Мишка сказал:

— Страсть как чихнуть хотелось!

Он поднялся во весь свой богатырский рост и тут же испуганно присел:

— Батарея…

Два орудия стояли недалеко друг от друга. Пока я сверялся по компасу и заносил орудия на карту, которую в последний момент передал «убитый» сержант Лебедь, меня так и подмывало закурить, даже зубную боль почувствовал.

Двинулись дальше.

— Четвертый час, — сказал Истру, — а сделали мы совсем мало. Давайте действовать в одиночку, а потом встретимся у этого дуба. Он заметный.

Я очень боялся, что мы заблудимся в лесу. Но желание узнать больше сведений взяло верх. Мы договорились встретиться через час.

Я пошел на север… Вначале шел просто так, оглядываясь через десять шагов. Как бы не потерять из виду дуб. Потом вспомнил, что я отвечаю за ребят. А вдруг заблудился Асирьян или Истру? Что делать тогда? Сложное это дело — командовать людьми.

Темнота. И стук топора. Резкий, звонкий. На морозе всегда так. Я пошел на стук. Узкая тропинка привела меня к пищеблоку. Восемь походных кухонь чадили, словно заправские курцы. Возле них хлопотали повара. Я старательно пересчитал кухни, запомнил, как они стоят, и, сделав небольшой крюк, вернулся к дубу. Вскоре пришел Сура. Он обнаружил минометную батарею… Но самые потрясающие сведения принес Истру, вернувшийся с некоторым опозданием. Он узнал место расположения штаба полка, фамилии всех офицеров, до командиров рот включительно. Узнал, где стоит первый батальон, второй… и какие средства им приданы… Сведения были настолько невероятными, что мы решили: Мишка все это придумал… После незначительных запирательств Мишка рассказал о том, как встретил земляка-молдаванина. На родном языке поболтал с ним у костра. И тот все ему выложил.

— Нас за это не похвалят, — сказал я.

— Наоборот, — возразил Истру. — Читали «Это было под Ровно»? Разведчик Кузнецов переодевался в немецкую форму. И смело гулял в расположении фашистов. Заводил знакомства. Так и собирал сведения. Я сделал то же самое…

Возразить было нечего. Следовало торопиться к своим.

…Мы не без труда разыскали лыжи, потому что уже рассвело. Снег на рассвете неброский, как подсиненное белье. И хотя мы устали, очень устали, но я доволен этой ночью. Я много ночей проводил и проведу в теплой постели. Однако ночь в лесу — первая в моей жизни. Я не забуду ее никогда, как не забуду все первое…

Я многое не увижу на земле. Жизнь слишком коротка, чтобы увидеть все. Но зимняя ночь в лесу уже была в моей биографии. Я стал богаче. А теперь к костру. Он тоже не из сказки!

Аристократия!

В каждом полку есть своя, солдатская аристократия. Она не устраивает приемов и не блещет туалетами. Внешне она незрима. Далеко не все догадываются о ее существовании. Но она есть…

Аристократ номер один — хлеборез. Как правило, толстый, с узкими хитрыми глазами. Конечно, хлеборезка не Монте-Карло. Но как сказал Мишка:

— И хлеборез не мсье Блан.

За хлеборезом длинной чередой следуют повара, сапожники, портные, санинструктора, писаря, кладовщики, ездовые… Всякая аристократия имеет свои обычаи и привилегии. Солдатская тоже. Для нее нет понятий: отбой, подъем. В клуб, в столовую она склонна ходить вне строя. Для строя есть строевые солдаты.

Среди солдатских аристократов встречаются меценаты. Чаще всего это хлеборез и повара. Покровительствуют они землякам, спортсменам, солистам самодеятельности. Короче, тем или иным знаменитостям местного масштаба. Выражается покровительство в виде лишней порции сахара или лакомого кусочка мяса…

Угостить аристократа папироской — это одолжение для угощающего. А тут чудо… Санинструктор протягивает мне папироску и говорит:

— Кури. Легче будет…

У свидетелей этой сцены от удивления лезут на лоб глаза. А я курю. Я знаю себе цену. У меня в мешке белка. Живая белка. Настоящая. Ее поймали ребята. Полковник Донской просил передать белку своей дочери. Она у него одна, и ей скучно.

Я это знаю. И все знают…

Слегка покачивается машина. Это санитарная карета. В ней сравнительно тепло.

— Покажи белку, — просит санинструктор.

Я протягиваю вещмешок… В машине несколько солдат. Обмороженные. Они тянутся к мешку. Зажигается свет. Я курю. Пускаю дым… Мне можно. Дым крошечными облаками плывет по машине.

Я не чувствую боли. Хорошо!

Но почему я здесь, в машине? Учения же еще не кончились.

А случилось, что у меня заболел зуб. К вечеру разнесло правую щеку. Она стала похожей на большой непропеченный калач.

— Глаз заплыл, — говорит Мишка. — Слушай, иди в санчасть.

Я отрицательно машу рукой.

— Люди ранения в войну получали. И то не ходили…

Мишка удивляется. Я и сам себе удивляюсь частенько.

— А я хочу как на войне… Чтобы без всяких скидок! — говорю я.

Сзади раздаются голоса ребят:

— Шапкой ее… Быстрей!

— Лови! Лови! Эх, разиня…

— Заруба, давай!

Мы поворачиваемся и видим: идет охота на белку. Ее сбили с ветки. И вот рядовой Заруба из первого отделения делает отчаянный бросок — белка у него под шапкой.

Истру взмахивает палками и спешит к месту происшествия. Там уже собралась целая толпа. А я курю… Мне не до белки. Я поглощен тем, что набираю побольше дыма и медленно выпускаю его. Когда я курю, боль утихает.

Невдалеке остановился «газик» командира полка. Из машины вышли полковник Донской — наш командир полка — и два сопровождающих его офицера.