Я приветствую их, принимая положение «смирно». Донской смотрит на меня и спрашивает:

— Что у вас со щекой?

— Болит зуб, — говорю я.

— Давно?

— Третьи сутки…

— Машина в санчасть еще не ушла? — спрашивает Донской у одного из офицеров.

— Нет.

В это время из толпы, где поймали белку, раздается громовой хохот. Солдаты расступаются. Белка прыгает на дорогу, но Заруба самоотверженно бросается на снег и опять накрывает белку шапкой. Он поднимается. И, увидев полковника Донского, растерянно замирает. Его стриженая голова ежиком торчит над шинелью, к груди он прижимает шапку, из которой выглядывает беличий хвост.

Полковник Донской приближается к нему. И вдруг Заруба проявляет солдатскую находчивость, делает шаг навстречу полковнику и говорит:

— Товарищ полковник, разрешите преподнести вам лесной подарок от первой роты…

— Хорошо прыгаешь, — говорит Донской.

— До службы вратарем работал, — весело отвечает Заруба.

И, к удивлению всех присутствующих, полковник Донской берет у Зарубы шапку с белкой.

— Лейтенант Березкин, как фамилия вашего больного? — спрашивает полковник.

— Рядовой Игнатов!

— Игнатов! — зовет полковник.

Я подхожу к нему.

— Поедешь с машиной в санчасть… Но только больше не болеть…

— Он крепкий, — вступается за меня Березкин. — Вот зубы у него слабые.

— В детстве конфеты любил, — шутит полковник.

— Он и сейчас не откажется, — говорит Истру.

Солдаты смеются.

— Снимай вещевой мешок, — говорит мне полковник Донской. — И прячь туда белку. Передашь моей дочке. Мы рядом с санчастью живем…

— Я знаю, — говорю я и снимаю из-за плеч мешок.

Ночь. Гарнизон словно вымер. Занесло дороги. Узкие тропинки ведут от казармы к казарме. Наша машина останавливается у санчасти. Я выскакиваю из машины первым.

— Ты куда? — кричит санинструктор.

— Я сейчас, — говорю я. — Одну минуточку…

Я держу в руке вещевой мешок и бегу… Тишина. Хрустит под ногами снег. Я бегу… Валит изо рта пар, светится под луной. Я смотрю… И мне в голову приходит забавная мысль. Радуга! Может ли быть лунная радуга? Я делаю выдох. Ночь проглатывает серебристо-молочное облако пара. Нет. Лунной радуги не бывает! А ведь нужно бы только поднять глаза. Посмотреть на луну. На золотистую медаль, которую когда-то заслужило наше небо. Ее окаймляет широкий радужный пояс. Вот она, лунная радуга.

Но я смотрю себе под ноги. Я доволен собой, доволен открытием — лунной радуги не бывает.

Финский домик. Двухэтажный, с широким мезонином. Светятся окна. Я слышу бренчание гитары и скорее задушевный, чем сильный голос:

Я влюблен в эту песню, как в девушку. Стою, смотрю в окно. Разумеется, ничего не вижу. Стекло обмерзло. На улицу глядит просто матовый квадрат. Я перестаю чувствовать время…

Но вдруг песня обрывается. Скрипит одна дверь, потом другая. На снег выпрыгнул большой пушистый кот. В пролете двери я вижу девушку. Она в длинном обшитом мехом халате. Она нерешительно смотрит, словно не знает — спросить ли, что мне нужно, или уйти, закрыв дверь. Наконец она решается:

— Вам кого?

Она произносит только два слова. Но я сразу угадываю тот мягкий бархатистый голос, который я слышал за окном.

— Мне… — Я внезапно заволновался. — Я от полковника Донского. Мне…

— Вас прислал папа? — спросила она, и на лице ее мелькнуло что-то похожее на радость.

— Он прислал белку, — пояснил я.

— Белку?!

Я кивнул головой и протянул вещевой мешок, И в эту секунду мне вдруг ужасно сделалось жаль и себя, и белку, и все на свете…

— Ой! Я вас морожу, — смутилась девушка. — Проходите.

Белка, белка. Лучше бы тебя не ловили…

Не знаю, зачем я прошел в дом. Натопленная комната. (Я замечаю, что сделался чувствительным к температуре.) Уютная, чистая. Сиреневый свет падает на высокую постель, на ковры с пряничными домиками. На диване лежит гитара. У дивана девушка. Волосы у нее светлые, волнистые. Слегка подкрашенные губы и ресницы. Она не решается предложить мне сесть и беспомощно стоит у дивана. Я смутил ее своим видом. Он у меня неважный. Прошлой ночью я подпалил шинель. И теперь запросто мог наследить в чистенькой комнате. Я три дня не брился и не мылся. Флюс разделал меня лучше всякого карикатуриста.

Я заспешил. Развязал мешок. Белка выпрыгнула. И начала с любопытством разглядывать комнату. Девушка вскрикнула от восторга. Потянулась к белке. Белка прыгнула на диван, а оттуда на стеклянный сервант с посудой. Фарфоровая статуэтка — девица с обнаженными ногами — качнулась, упала на пол.

— Не прыгай! Сиди смирно! — пригрозила пальчиком хозяйка и повернулась ко мне.

— Лиля, — протянула она руку.

— Слава, — ответил я, но руки не подал. — Знаете, я не мыл их трое суток…

Я решил поразить ее откровенностью. Она улыбнулась.

— Умывальник в коридоре.

— Спасибо. Но я не смею стеснять вас…

Не трудно представить мою физиономию во время этого «великосветского» обмена репликами. Лиля засмеялась. И уже совсем просто взяла меня за плечи и вывела в коридор.

— Снимайте шинель. Вот умывальник… Я напою вас горячим чаем с малиновым вареньем. Вы любите малину? Здесь ее уйма. Я собирала…

Губы у нее были, наверное, лучшие в целом мире.

— И потом вы просто обязаны помочь мне поймать белку. Не то она перебьет всю посуду.

Чай с вареньем. Варенье в розетках с хрустальными цветами. Сопит электрический чайник. Лиля подкладывает мне пирожки, а я, забыв о приличии, уничтожаю их с волчьим аппетитом.

Белка по-прежнему сидит на серванте. Она закрыла глаза. Она спит. Может, ей снится лес…

А мне лес ни к чему. Я захмелел от горячего чая. Я сижу на стуле и пью чай из горячего блюдца… Я смотрю в красивые глаза Лили. Они голубые. В них что-то чувствуется, желанное и близкое… С такой девушкой можно быть счастливым.

— Нет, это не счастье, — вдруг говорит Лиля. Может, она читает мои мысли? Я слышал, есть такие способные люди. Но в данном случае едва ли. Просто я потерял нить разговора. Задумался.

— Здесь очень скучно, — говорит Лиля. — Как в монастыре. Мать зовет меня в Ленинград, а мне не хочется ее видеть. И папе так одиноко… Единственное, что меня утешает, — это рисунки.

Лиля снимает с этажерки альбом и кладет его передо мной. Акварель! Этюды простенькие, но с настроением. Смотришь, и очень хорошо делается…

Я говорю это Лиле. И еще говорю, что рисует она чудесно и что это надо послать куда-нибудь в журнал.

— Не стоит, — говорит Лиля. — Этой осенью я поступала во ВГИК.

Я говорю, что после армии тоже куда-нибудь поступлю.

Потом она предлагает:

— Давайте я вас нарисую…

И тут я вижу в зеркале чье-то красное, пухлое лицо. И вспоминаю, что это я.

— В таком виде… Нет. Мне пора, — спохватываюсь я.

— Сидите, — тоном, не допускающим возражения, говорит Лиля.

— Но мне действительно пора в санчасть… Меня будут искать.

— Я приду к вам завтра, — сказала Лиля. — Только вы не брейтесь.

— Если это нужно для искусства…

Я поднялся. И как-то машинально взял с дивана гитару. Я немного играю на гитаре. Прошелся по струнам. И стал наигрывать мелодию песенки, слышанной мною за окном. И Лиля стала негромко напевать.

Ей очень идет обшитый мехом халат. И вот эта задумчивая улыбка. Хорошо быть молодым и иметь жену блондинку.

Приходит соседка. За спичками.

— Спички в коридоре.

Соседка с любопытством смотрит на нас. Надо уходить. Лиля больше не задерживает меня.