Сект хотел подчинить всех претендентов в диктаторы одному диктатору — себе самому. Это видно из того, что в своем директориуме он предоставлял место и Кару. Однако он вскоре отбросил эту идею, после того как тот отказался запретить «Фёлькишер беобахтер», чего командующий рейхсвером требовал за нанесенное ему газетой личное оскорбление. Конфликт обострился, когда Лоссов отказался выполнить поступивший из Берлина приказ осуществить этот запрет военной силой, а Кар в ответ на последовавшее затем отстранение Лоссова 27 октября заставил 7-ю дивизию рейхсвера принести присягу на верность баварскому правительству.

Хотя это было равнозначно прямому бунту и ставило под вопрос единство германского государства, имперское правительство и командование рейхсвера, лишь накануне приказавшие силой свергнуть созданные в соответствии с конституцией рабочие правительства в Дрездене и Веймаре, не сожгли свои мосты к баварским реакционерам. Вопреки конституции, но действуя вполне последовательно с точки зрения своих классовых интересов они объявили возглавленные левыми социал-демократами и коммунистами правительства Саксонии и Тюрингии врагами республики и расправились с ними. Баварскую же анти-республиканскую реакцию они считали до поры до времени выжидающим союзником и партнером, который придерживается того же образа мыслей.

У самого Кара никакой детальной правительственной программы явно не было. Тем не менее он имел вполне четкие представления о том, как воспользоваться будущей властью. Это видно из памятной записки верхнебаварских местных групп «Пангерманского союза» и различных военизированных формирований, направленной Классу 8 сентября 1923 г. В ней содержалось требование установить в Баварии «диктатуру Кара», которая должна находиться «в тесной связи с этим движением по всей Германии» и при которой следует осуществить, в частности, следующие немедленные меры: «введение военно-полевых судов. Подавление беспощадной силой любого сопротивления. Арест руководящих лиц всех не стоящих на отечественной почве политических партий и объединений…

Решение еврейского вопроса… Отмена свободы печати». Далее в памятной записке говорилось: «Для прочного обеспечения здоровых условий и свободного хозяйства на фёлькишской основе необходимо ужесточение уголовных законов и применение без всякого снисхождения смертной казни за забастовки, саботаж, помехи работе и бунт против государственной власти»³⁸.

Почти те же самые пункты (и ото весьма примечательно) содержали и проект чрезвычайной конституции, и положения о военно-полевой юрисдикции, вышедшие из-под пера солидаризировавшегося с «Пангерманским союзом» нациста фон дер Пфордтена, одного из высших судебных чиновников Баварии. Как и осужденный впоследствии в Нюрнберге главный военный преступник Вильгельм Фрик, являвшийся тогда крупным чиновником мюнхенского полицей-президиума, Пфордтен принадлежал к числу тех заведомых фашистов, которые, несмотря на все кризисы, сохраняли свои посты в баварском государственном аппарате.

Пфордтеновский проект чрезвычайной конституции предусматривал использование рейхсвера, которому надлежало предоставить право передавать «законодательство, административное управление и исполнительную власть… ответственным только перед ним должностным лицам». Что же касается имперского правителя, то Пфордтен считал возможным назначение Класса или Кара, но, вероятно, думал уже и о Гитлере.

Во всяком случае об этом говорит то, что с рукописью своего плана в кармане (там она и была найдена) Пфордтен 9 ноября, когда его настигла смертельная пуля, шагал рядом с нацистским главарем, который за двенадцать часов до того самозвано назначил себя рейхсканцлером. К тому же многие частные положения проектов Пфордтена выходили за рамки обычных реакционных требований (запрет партий, отмена свободы прессы, смертная казнь за участие в забастовках и т. п.) и носили несомненные черты гитлеровского фашизма.

Таково было, например, требование отправки всех евреев в сборные лагеря и смертной казни за любое устное или письменное общение с ними. Положение о военно-полевой юрисдикции легализовало тотальное бесправие, которое следовало осуществить позднее, при фашистской диктатуре. «Предварительное расследование, — говорилось далее, — не должно иметь места. Дело рассматривается сразу в судебном заседании на основании обвинения… Приговоры выносятся одним председателем, вне судебного заседания… Обвинитель (прокурор) может отдавать приказ об аресте. Основания ареста письменно излагать не требуется… Правовые нормы не применяются»⁰⁹.

Господство произвола на основе подобных «правовых» норм, которого неприкрыто требовали нацисты в качестве своей цели, привлекло интерес к ним наиболее воинствующих монополистов, например стального магната Фрица Тиссена. В октябре 1923 г. он поспешил в Мюнхен и встретился с Гитлером в доме Шойбнер-Рихтера. Тиссен тоже хотел сказать свое слово в реализации диктаторских планов. Какое именно, не в последнюю очередь видно из того, что в баварской столице он воспользовался гостеприимством не кого иного, как Людендорфа, фактически примкнувшего к Гитлеру. Нимб полководца (его называли «армейский корпус на двух ногах») еще позволял Лю-дендорфу имитировать некоторую политическую самостоятельность.

В весьма запутанной сваре претендентов в диктаторы победителем в середине ноября временно оказался генерал Сект. Однако ему пришлось надолго согласиться с концепцией Штреземана. Решающую роль в этом сыграли не политические способности командующего рейхсвером, а объективные условия. Особенную роль сыграло то обстоятельство, что насильственным смещением рабочих правительств в Средней Германии, подавлением Гамбургского восстания (23–25 октября 1923 г.) и других выступлений трудящихся реакции удалось еще сильнее углубить раскол в рабочем движении, ослабить революционные силы и таким образом создать предпосылки для реализации отвечавшей взглядам Секта, замаскированной конституционными положениями военной диктатуры, пусть даже и ограниченной по своим возможностям.

Однако в конце октября — начале ноября все еще выглядело так, будто наибольшие шансы прийти к цели имеются у Кара, который наряду с Гитлером был наиболее энергично действующим среди правых радикалов. Заместитель Кара барон фон унд цу Ауфзесс призвал 20 октября к «походу на Берлин» и подверг оскорблениям президента Эберта, по профессии шорника⁴⁰. Спустя четыре дня генерал Лоссов, который тоже принадлежал к числу ближайших доверенных Кара, заявил о необходимости вступления в Берлин и установления «национальной диктатуры»⁴¹.

Однако Кар и его приспешники ориентировались на совместные действия с Сектой, который располагал куда более внушительными средствами власти, чем нацистский главарь, выступавший с абсолютистскими претензиями на фюрерство и представлявший собой величину местного баварского масштаба. 3 ноября Кар послал другого своего доверенного, начальника баварской полиции полковника Зайссера, в Берлин, поручив ему изложить командующему рейхсвером свой план установления «независимой от парламента, свободной национальной диктатуры», которая должна своими «решительными мерами» выступить «против социалистической нечисти».

Сект по этому поводу заметил: «Это — моя цель… Раз-личие — в темпе, а не в цели». В подтверждение он через два дня набросал черновик письма Кару, содержавший ставшую известной фразу: «Веймарская конституция для меня не noli me tangere (недотрога. — В. Р.); я ее не делал, и она в своих основополагающих принципах противоречит моему политическому мышлению»⁴³.

Твердо намереваясь подчинить все реакционные военизированные формирования командованию Лоссова и тем самым обеспечить себе в совместной с Сектой акции максимум самостоятельности и даже больше, Кар 6 ноября созвал совещание представителей так называемых отечественных объединений для непосредственной подготовки решающего удара по Берлину. От «Германского боевого союза» в совещании участвовал только его военный руководитель Крибель. Политического руководителя этого союза — Гитлера даже не пригласили. Его явно хотели держать поодаль, дабы обеспечить единое руководство силами реакции и не подвергать удар по республике риску из-за непомерных амбиций нацистского главаря.