Забросив их сумки с вещами на верхнюю полку шкафа, Джона открыл одно из двух небольших окон.

— Здесь слышно шум реки, детка. Классно, да? Эти сто пятьдесят баксов нашли хорошее применение, верно?

— Да.

Теперь она лежала на его согнутой в локте руке, прислушиваясь к Шенандоа. Воспоминания стали такими сильными и мучительными, что она не знала, как ей выдержать следующие два дня. Девушка прикусила щеку, пока не почувствовала во рту вкус крови, и ее крепко стиснутые пальцы медленно разжались.

— О, и вот еще что! На той бензоколонке, где мы заправлялись. Шон случайно услышал разговор двух парней о каком-то бойцовском клубе сегодня вечером неподалеку от Чарльзтауна. В захолустье, у черта на рогах.

— Бойцовский клуб?

— Да, какое-то реальное деревенское дерьмо в поле. Двое парней становятся в ринг, окруженный связками сена на кукурузном поле, и в течение часа выбивают друг другу мозги. Когда один из них не встает, все кончено. Никаких правил. Довольно омерзительная хрень.

Гризельда поморщилась. После полного побоев детства — от ее матери, различных приемных родителей и Калеба Фостера — она совсем не горела желанием идти и смотреть, как двое взрослых людей тупо избивают друг друга.

— Я туда не пойду, — тихо сказала она.

— Ты пойдешь, черт возьми. Это местная достопримечательность, детка.

Гризельда повернулась на бок, лицом к нему.

— Джона, я не хочу на это смотреть. Ты знаешь, я выношу вида крови.

— Вы с Тиной можете встать подальше от ринга и говорить о своем девчачьем дерьме. Мы с Шоном хотим немного повеселиться. Я не собираюсь возвращаться сюда после обеда, только чтобы привезти домой твою жалкую задницу. Господи, именно поэтому мы и здесь! Чтобы повеселиться!

Джона повернулся на бок, оперся на локоть и уставился на нее. Он провел пальцем по ее шраму, который тянулся от основания подбородка до нижней губы. Его голос стал низким, а глаза злыми, когда он добавил:

— Ты пойдешь, Зельда.

Она сделала глубокий вдох и кивнула, раскрывая губы под давлением его пальца, проникающего ей в рот. Глядя как она его сосет, Джона наклонился вперед и прижался лбом к ее лбу.

— Вот это моя девочка, — сказал он, потянувшись к ее бедру, и в его голосе зазвучали резкие нотки, — И, кстати… Ты же моя девушка, не так ли?

Ее руки были зажаты между ними, но ей все же удалось скрестить пальцы.

— Мм-хм.

— Хорошо. Так, я давно хотел спросить… Кто, бл*дь, такой Холден?

Имя пронзило ее, словно пуля из дробовика, разорвав мягкие ткани и пробив безобразную дыру, отозвавшись адской болью. Она распахнула глаза. И стиснула зубы.

— Твою мать, Зельда! — сказал он, вырвав палец у нее изо рта.

— Извиняюсь, — сказала она, с трудом втягивая воздух, чтобы наполнить ее внезапно опустевшие легкие.

— Еще бы. Прошлой ночью ты произнесла во сне его имя, — сказал Джона, прищурив глаза и впиваясь в нее пальцами. — Кто, бл*дь, он такой?

Никогда, ни разу за весь год, что она была с Джоной, такого не случалось. Она не произносила вслух имя Холдена с того самого дня, как семь лет назад разрыдалась на крыльце заброшенной фермы Калеба Фостера. Она запрятала это дорогое ей имя так глубоко, что ее губы привыкли к тому, что его запрещено произносить, даже в бессознательном состоянии. Должно быть, из-за предстоящей поездки, прошлой ночью оно всплыло на поверхность, когда она, засыпая, вспоминала обнимавшую ее тонкую руку, его губы, припавшие к ее волосам, его пальцы, касающиеся их инициалов на стене. Холден. Его имя являлось для нее священным, и слышать его из уст Джона было кощунственно, нечестиво и гадко для ее ушей.

У нее бешено забилось сердце, совершенно не так как обычно, и она сразу узнала это чувство, которое уже почти забыла: ярость. Оно поднялось в ней, кипя и выплескиваясь, как лава, готовая в любой момент извергнуться из вулкана. И она поняла еще кое-что: прямо сейчас, в эту минуту, она ни капли не боялась Джоны.

«Кто, бл*дь, он такой?»

— Никто, — сказала она, в голосе читалось предостережение, и она откинулась назад от лица Джоны.

— Кем-то он должен быть. Ты во сне никогда не шепчешь «Джона», — пальцы Джоны скользнули по ее бедру, чтобы ущипнуть ее, а голос приобрел насмешливую интонацию. — Скажи мне, кто он, этот… Холден.

Гнев Гризельды кипел и нарастал, потому в ответ она уставилась на Джону, кипя от смелой, бесстрашной ярости, которую никогда раньше не проявляла.

«Ус-с-спокойся, Гри. Ус-с-спокойся».

— Перестань повторять его имя, — выдавила она из себя, протягивая руку к его запястью и с удивительной силой срывая его пальцы со своего бедра. Она отодвинулась, чтобы не касаться его, перевернулась на спину и уставилась в потолок.

От удивления Джона тихо заржал, а потом резко остановился.

— Да вы только посмотрите. У милой маленькой подлизы Зельды подо всей этой мягкой шерсткой на самом деле есть коготки, — он оседлал ее бедра, грубо схватил за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. — Думаешь, ты вправе указывать мне, что делать? Я, мать твою, перестану, когда буду готов, когда подобрею и захочу, сука. Холден… Холден… Холден… Кто он? Ты с ним трахалась?

Все застил белый цвет. В глазах белым-бело. Перед ним белым-бело. Там, где мгновением раньше над ней нависало лицо Джоны — белым-бело. Слепая, жгучая, дикая, неистовая ярость. Ей было плевать, когда он издевался над ней, бил, трахал, использовал ее. Но Гризельда провела единственную черту. Единственную. И Джона только что ее пересек.

«Перестань повторять его имя!»

Ухватившись руками за одеяло, откинув голову назад и уперев ее до отказа в мягкую подушку, она сделала рывок шеей, стремительно взметнувшись вверх, и со всей силы ударила Джону в нос своим лбом. Когда он закричал от боли, она извернулась и соскочила с кровати. Девушка стояла рядом с ним, уперев руки в бока, и глядела на то, как Джона, зажимает обеими руками истекающий кровью нос.

— Какого хрена, Зельда?! — он склонился лицом к коленям, и капли крови забрызгали его белые нейлоновые шорты. — Дубина. Дерьмо. Чокнутая!

— Я попросила тебя по-хорошему, — тихо огрызнулась она сквозь стиснутые зубы, потом открыла дверь и вышла из спальни в большую комнату коттеджа. Она стояла посреди комнаты, переводя дух.

— Эй, Зел, — позвала Тина слева из открытой кухни, — Я делаю мохито… Не хочешь?

Гризельда свернула на кухню, взяла открытую бутылку рома и запрокинула ее себе в рот. Несколько секунд она с жадностью глотала ее содержимое, потом с грохотом поставила бутылку на столешницу. Вытерев губы тыльной стороной руки, она покачала Тине головой.

— Нет, спасибо.

Затем направилась прямиком к выходу, вышла из дома и захлопнула за собой дверь.

Наверху захлопнулась дверь, и она услышала, как щелкнул замок. Гризельда с облегчением опустила плечи, потому что звук закрывающегося замка предвещал безопасность… по крайней мере, на некоторое время. Это означало, что теперь они с Холденом будут в подвале одни, наверное, — хотелось бы надеяться — до утра.

Сдвинув панель в сторону, она проползла по полу. Благодаря тусклому свету сумерек, проникающему сквозь щель подвальной двери, ей было видно только его фигуру, скорчившуюся под верстаком в углу комнаты.

— Холден, — сказала она и поморщилась, опустившись перед ним на колени и нежно взяв его лицо в свои ладони. — У тебя уже опух глаз. Зачем ты это сделал, Холден? Почему? Никогда больше так не делай. Никогда.

— Я н-н-ненавижу, когда он з-з-зовет тебя Р-р-рут. Ты н-н-не порочная. Н-не п-п-порочная! — торопливо прошептал Холден, одернув голову из ее рук и обессиленно склоняясь вперед. Она увидела в его глазах слезы. Ему уже исполнилось тринадцать, и он чувствовал себя очень неудобно, когда она видела, как он плачет. Поэтому она не пыталась снова поднять его лицо, чтобы посмотреть. Он сидел, положив голову на колени, которые все еще крепко прижимал к груди, словно защищаясь.