Приблизившись, я опустила глаза (об этом меня заранее проинструктировала мать), хотя меня разбирало сильное любопытство. За столом я, разумеется, сидеть не могла: ведь я была незамужняя девица. В мои обязанности входило подавать вино и разные закуски. Говорить я не могла, пока ко мне не обратятся. Отвечать надо было тихим голосом, делая при этом реверанс. Любой другой ответ означал бы недостаток девичьей скромности.

Я наполнила бокал отца, потом матери, а когда склонилась, чтобы налить вино чужестранцу, сразу ощутила неловкость, заметив, что он за мной наблюдает. Я знала, что мне не положено смотреть на гостя, но взгляд его на меня был столь настойчив, что по моей коже словно иголки побежали.

Я не выдержала и взглянула на него. Наши глаза встретились. Глаза у него были серые, темные в пламени свечей. Зал в тот вечер был освещен сверху донизу: и факелы, и свечи. Решив не ударить в грязь, мы, должно быть, истратили в тот вечер многодневный запас. Глаза морского певца, словно ровное пламя свечи, не дрогнули. Он ничего не сказал.

Я попятилась и опустила глаза. Исполнив первую обязанность, я в смятении ретировалась на кухню. Взгляд его будто хотел проникнуть в самую душу, словно он хотел сообщить мне что-то важное. Должно быть, так он смотрел на Данну, заставив ее тем самым съесть фрукт.

Меня охватил страх, и я скрывалась в кухне, пока не была выпита гостевая чаша, и надо было подавать следующую перемену. Каждый раз, когда я появлялась в зале, я ощущала на себе его взгляд. Милорд и миледи никак этому не противились. Между выходами я сидела в кухне и тряслась. Есть я не могла.

Вскоре родители мои начали открыто нахваливать ему меня, расписывая необыкновенные достоинства своей прекрасной дочери, сущего ребенка. Они сообщили, что воспитывали меня для жизни в Верхнем Холлеке, пока не случилась неожиданная кончина жениха-лорда. Они рассказывали об этом так, словно произошло это всего несколько месяцев назад, а не несколько лет, как было на самом деле, словно я была все еще убита горем. Молодой человек, Джирек, разговаривал с ними остроумно, хотя и рассеянно, и по-прежнему не сводил с меня глаз.

У него был красивый голос, высоковатый, но зато он хорошо им владел. Выговор его отличался от нашего, островного, но сама манера речи была очень близка нашей. Звучало в ней еще что-то такое, что я слышала раньше. Речь салкаров? Не знаю, но меня это почему-то тревожило. Мне одновременно хотелось и слушать его, и поскорее скрыться.

Родители стали перечислять мои достоинства одно за другим. Лорд Хале восхвалял мою юность, красоту, скромность, послушание, хороший характер. Мне казалось, он говорит о ком-то незнакомом. Затем выступила мать и рассказала о моих успехах во всех женских занятиях: как хорошо я шью и готовлю, и могу починить чулки. Она рассказала, что я знаю наизусть религиозные обряды, посвященные Огню, а пою, прямо как соловей весной.

Чужестранец вдруг рассмеялся. Смех у него был очень приятный и заразительный. Он загладил свою оплошность комплиментом. Сказал, что если голос ее дочери так же хорош, как у нее, то, дочь, должно быть, настоящее сокровище. Родители постарались улыбнуться. Я же была уверена: певцу прекрасно известно, что голоса у меня нет. Данна рассказала ему об этом на рыночной площади. А ему, кажется, было это безразлично.

Когда я принесла следующую закуску, что шла между супом и мясом, пальцы певца притронулись к моей руке. Я отпрянула и поскорее вышла. Когда же я принесла мясо и стала убирать суповые тарелки, он уже просто взял меня за запястье, но не грубо. Тем не менее я была настолько поражена, что вырвала руку и чуть не выронила тарелку.

Похоже, он не рассердился, только несколько смутился, и когда я в следующий раз вошла в зал, он уже не смотрел в мою сторону. Родителям моим, однако, это не понравилось. Мать тихонько прошипела мне:

— Не будь такой букой, дурочка. Улыбнись молодому человеку, обращайся с ним любезнее. Если он заговорит с тобой, отвечай ему.

Услышав это, я напугалась еще больше. Отчаяние сделало меня смелой.

— Не буду! — прошептала я. Никакой он не лорд из Холлека. Это я знала. — Он — колдун…

— Никакой он не колдун, а ты будешь делать, как я скажу, — отрезала мать и ущипнула меня так сильно, что у меня даже слезы выступили на глаза.

— Я не могу, — задохнулась я, почти уже плача. Бросив осторожный взгляд, я увидела, что отец и длинноволосый волшебник углубились в конфиденциальный разговор. — Мне он не нравится!

— Неважно, — тихонько и яростно прошептала мать. Она слегка меня тряхнула. — Делай, как тебе говорят.

На меня вдруг сошло странное спокойствие, сродни тупости, и слезы высохли. Я поняла, что никогда и ни за что не выйду замуж по приказу родителей. Буду жить в замке Ван всю жизнь, увяну в старых девах, но не подчинюсь. Скорее выброшусь из башни и умру на скалах.

Как мне только сегодняшний вечер пережить, мучилась я. Опять пошла в кухню и вернулась с очередным блюдом. В этот раз я увидела, что отец с чужестранцем играют в кости. Мать в полном восторге следила за их игрой.

Играть она не умела. Кости — не та игра, в которую играют леди. А я играть умела. Меня выучила в свое время Сиф. Отец был хорошим игроком, но гость играл лучше. Тем не менее в течение нескольких раундов я заметила, что наш гость исподтишка идет на поддавки, с тем чтобы остаться в проигрыше.

— Ну, — сказал отец, растирая кости между ладонями на удачу, — скажите, где вы раздобыли эту чудную ткань, которую вы подарили моей жене? Где-то на севере, может, в Арвоне?

Он бросил кости, а чужестранец рассмеялся.

— Ах, милорд, да если человек начнет раскрывать свои секреты, монополию он надолго не удержит, — он потряс в руках кости. — Нет, милорд, я не ищу наперсника. Я ищу порт, а желательно — остров вдали от побережья Верхнего Холлека. Я уже побывал у ваших соседей и к северу от вас, и к югу.

Он бросил, но неудачно. Отец выиграл раунд.

— Зачем вам нужен такой остров? — спросил отец, записывая счет и собирая фишки.

— Мне нужно место, где я смогу показать свои товары лордам из Долин, — ответил морской певец.

Отец бросил.

— Почему бы вам не сразу привезти товары в их порты?

Морской певец улыбнулся и собрал свои фишки.

— Потому что они возьмут с меня налог, милорд. Он подышал на фишки. Отец взял бокал с вином и в раздумье посмотрел на собеседника. Большинство людей чувствовали себя неуверенно в присутствии отца, если он того желал. Но морской певец и глазом не моргнул.

Рука его была так же тверда, манеры так же спокойны. Отец потирал ножку своего бокала.

— А если я не соглашусь? Певец бросил.

— Подумайте, милорд, — пробормотал он, глядя за полетом фишек. — Подумайте о богатых кораблях из Холлека, которые станут приставать к вашей гавани, да и салкары тоже. Берите с них налоги, милорд, когда они придут покупать мою ткань.

Отец громко захохотал и поставил на стол пустой бокал. Раунд опять был за ним. Мать пропускала между пальцами полотняную салфетку и смотрела, смотрела. Золото, которое бородач отсчитал отцу, было только что отлито в Верхнем Холлеке. «Тинг, тенг», — пело оно. Глаза отца заблестели.

Но я поймала взгляд, который чужестранец украдкой бросил на него, отдавая ему золото. В сузившихся глазах, в приценивающемся взоре не было и тени улыбки. Я почувствовала вдруг, что отец мой ему не нравится, нет, больше того: он его ненавидит. Что за причина тому была, понять я не могла. Родители же нисколько этого не почувствовали, а выражение глаз певца моментально изменилось, словно мне все это привиделось.

Я несколько помедлила, приглядываясь и прислушиваясь к тому, о чем говорили два игрока. Я даже, сама того не замечая, поближе подошла к гостю. В этот раз он не только поймал меня за запястье, но и схватил за рукав. Милорд и миледи в это время изучали игровое положение.

— Ну, нежная девушка, — пробормотал чужестранец, и опять устремил на меня пытливый взор, — постойте рядом со мной и принесите мне удачу.