Натиг Расул-заде

ВОСКРЕСЕНЬЕ, НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ

Тихое утро. Всплывало, заполняя собой комнату, воскресенье - тихое промозглое утро. Я проснулся, полежал с открытыми глазами и снова уснул. Приснился мне апшеронский берег, жара, пляж - Бузовны. Голубая вода воровато подбиралась к моим ногам, роя под пятками маленькие ямки... Окончательно проснулся я очень поздно и вспомнил: день рождения товарища сегодня. И мы приглашены оба. Приглашены вместе, я с ней. Так повелось в последнее время: приглашать нас вместе. И я жду ее. Сегодня я жду ее, чтобы вместе отправиться в гости, на день рождения товарища. Я еще немного полежал, думая о каких-то пустяках, до того незначительных, что они не задерживались в памяти больше, чем на мгновения. Совпало. Воскресный пустой день и день рождения. Впрочем, и остальные дни теперь не очень-то были наполнены. Чувства, которые я испытывал к ней всего лишь пол-года назад, чувства поначалу яркие, новые, даже неожиданные, каких, вроде, и не подозреваешь в себе, эти чувства, постепенно тускнея, завершались, умирали, замороченные, беспросветные, медленно сходили на нет, словно из кинозала, полного вспышками солнечной комедии, веселья и хохота, выходишь и окунаешься в холодный ноябрьский день, сумеречный и тоскливый, больше похожий на вечер, когда некуда пойти. Но мы, будто боясь пока выйти из привычного состояния, продолжали еще встречаться, почти так же часто, как и пол-года назад, вернее, тут речь только обо мне, и это я, будто боясь выйти из привычного состояния... Пол-года назад мы познакомились в поезде метро, мчавшего нас к Новослободской станции, где я должен был выйти и пересесть в троллейбус, потому что в те годы еще не было станции метро "Площадь Пушкина", и в институт на Тверском бульваре приходилось ездить на троллейбусе. Тогда в утренней толчее в поезде метро я сказал ей первое, что пришло на ум, вернее, на язык, потому что ум тут ни при чем, не помню уже что сказал, еще бы, стал бы я за поминать подобные вещи... Волосы белокурые, на затылке забавными завитушками, и при малейшем движении головы дергались эти завитушки-завитушечки, подобно золотистым колокольчикам, так и чудилось, что вот-вот раздастся нежный, негромкий звон. Вот такие у нее были эти завитушки золотые. А впрочем, к чему теперь, зачем я себя завожу, все же хорошо, все хорошо, все нормально, спокойно, спокойно... Э, ладно...

....Ну, значит, продолжали еще встречаться. Малодушие, нерешительность не знаю, я ведь недавно только обнаружил, что все кончилось и ждал удобного случая... Ну, бог с ним... А пока продолжали видеться. И нас, как уже повелось в последнее время, вместе и пригласили на этот воскресный день рождения. Она заявилась, когда я брился, пол-лица в мыле, на другой, плохо выбритой щеке свежая, неглубокая царапина, весело каждые три-четыре секунды алеющая яркой кровью. Я брился и одновременно воевал с царапиной, стараясь утихомирить ее. И это уже само по себе раздражало и нервировало. А тут и она заявилась, как нельзя более некстати. И естественно, факт ее прибытия не придал мне бодрости и воодушевления. Хотя, что с нее взять, в последнее время она все делала некстати, будто нарочно, чтобы позлить меня.

- Ты пришла на пятнадцать минут раньше, - сказал я, бросив взгляд на будильник на подоконнике, сказал ровным голосом, не раздраженно, нет, просто констатировал факт.

- Подумаешь, - сказала она, и это у нее любимое словечко, все у нее "подумаешь", все не так уж важно, чтобы говорить об этой. - Я же не опоздала, и это главное.

- Вовремя приходить, по-моему, не так уж трудно, - сказал я.

- Просто для этого надо быть воспитанным, всего лишь.

- Не будь занудой, - сказала она.

- Если говорить правильные вещи - занудство...

- Давай не будем портить друг другу предстоящий вечер, -прервала она меня.

- А что предстоящий вечер, какой-то особенный? -поинтересовался я, стараясь подпустить в тон как можно больше ехидства, чтобы расквитаться с ней за зануду.

- Мы идем в гости, - напомнила она, - и если мы там будем дуться друг на друга, то лучше не ходить. А ты, если не с той ноги встал, то не надо было и бриться. Можем и не ходить никуда.

- Просто, если б ты пришла вовремя, я бы успел побриться.

- Я же не мешаю тебе, - сказала она вполне миролюбиво.

- А хочешь, я тебе затылок побрею, а? У тебя затылок зарос. Или подстригу тебя над ушами...

- Я порезался, потому что...

- Я тут не виновата, чесслово... - не дала она мне договорить, немножко начиная паясничать, зная, что у нее это выходит мило, вернее, выходило, и мне нравится, вернее, нравилось, но так как и это тоже, как и все в ней, потускнело и медленно угасало, то возымело обратную реакцию - прибавило мне раздражения.

- ...Потому что все ждал, - с подчеркнутым спокойствием продолжил я, - что ты придешь не вовремя, как всегда. Заранее нервничал и торопился.

- Очень зря - парировала она. - А вот что будет не зря -это сходить тебе показаться хорошему психиатру.

- Спасибо за бесплатный совет.

- Ничего, пользуйся, - она зацепила носком сапожка стул, подтянула его к столу, села и стала вертеть блюдечко на скатерти нервными, резкими движениями. Следя за ней в зеркальце для бритья, я все время был в напряжении.

Сейчас полетит на пол, обронит и сломает, как переломала мне тут половину посуды, думал я, нет, лучше не следить за ней, а то еще раз порежусь, пусть делает, что хочет, сука.

- А мне не понра, должна тебе сказа, - проговорила она внезапно в обычной своей манере не договаривать слова и фразы.

Я должен был, естественно, спросить, что именно, но мне давно уже надоела эта игра и я молчал и продолжал бриться, стараясь не обращать на нее внимания и не раздражаться. Она подождала немного, но вопроса от меня не дождалась.

- Почему ты не спрашиваешь, что именно мне не понравилось? - сказала она, уверенная, что все вокруг должны понимать ее с полуслова, и судя по тому, как тщательно она выговаривала все слова, даже те, что спокойненько можно было бы опустить в этой фразе, судя по этому факту, молчание мое задело ее за живое.

Я продолжал молчать, мелочно ликуя и хихикая в душе оттого, что сумел вывести ее из равновесия. Впрочем, пребывала ли она в нем?.

- А не понравился мне-е-е... - нежно проблеяла она, - тво-о-ой последний рассказ. Вот.

Плевать мне, что тебе понравилось, что нет, подумал я со злостью и суеверно подергал себя за мочку уха.

- Что, испугался? - торжествующе спросила она, уже знакомая с этим жестом и сама перенявшая его от меня.

- Нет, просто неудачное выражение: последний рассказ.

Воцарилось молчание, хотя мне не очень-то нравится это слово - воцарилось. От него пахнет музейным троном и царской парчой в нафталине. Но ничего не поделаешь - наше молчание именно воцарилось.

- А у тебя за ухом мы-ы-ыло, - примирительно, негромко проговорила она.

- Только не вздумай что-нибудь делать. Я могу порезаться.

- Да мне-то что. Хоть весь в мыле ходи. Как лошадь Пржевальского Взмыленная.

- М-м-м... - сказал я, потому что брил в это время выпяченный подбородок.

- Не хочешь быть лошадью?Мычишь? - продолжала она дурачиться. - Ладно. Будь теленочком.

- Если у человека нет мозгов, то на нет и суда нет, - сказал я.

- Летучее выражение. Запиши, а то забудешь.

Зря я это сказал. Она выхватила лист бумаги, торчавший из моей пишущей машинки, словно белый флаг капитуляции перед непреходящей ленью. А ведь на нем сверху, помню, было что-то написано, бессмертные мысли, не иначе.

- Тебе нечего делать? - спросил я и сам же поморщился от дремучей риторичности вопроса. - возьми погладь мне рубашку.

Она притихла, внимательно изучая мою рубашку на спинке стула.

- Она же глаженая.

- А ты еще раз погладь. И не забудь набрать воды в рот.