Я тогда была типичной школьницей, а Медведев человеком. Но только ему тогда нельзя было всего этого—скрипучих полов и прочего. Раньше ему это надо было, дом и тишину, когда эта Справедливая девочка с четвертой парты из него веревки вила. Справедливая девочка с четвертой парты, на которую я в какой-то момент стала похожей. Не уследила. А теперь эта тишина с оладьями для него гибель, когда она, наконец, за него замуж собралась. Зоя эта, одноклассница его, второй месяц у нас учительницей физкультуры работает. Вот уж кто типичный по всем статьям, прямо не женщина, а картинка гоночной машины. Как он этого не замечает! Он не понимает, что он не тишину ищет, а любовь. А сам на моих глазах становится типичным.

До свидания, Медведев. Только не пропадай совсем. Давай поменяемся ролями. Лучше уж пускай я буду Справедливой девочкой с четвертой парты, лишь бы ты оставался нетипичным.

В прошлый его приезд была такая история. Это мне Задорожный рассказывал. Из нашего класса. Он смешной. А может быть, даже не смешной, а искренний, не разберусь. Я сейчас совсем запуталась. Кто хороший, кто плохой — ничего не понять. Я вот Генку считала хорошим человеком.

Задорожного тогда выгнали из класса, когда шло общее собрание. Он стоял в коридоре и орал. И тут подошел Медведев, они и познакомились.

Задорожный рассказывал:

«Стою я в коридоре и ору: общее собрание! Сенсация1 Обсуждаем поведение Галины Соловьевой! Неслыханное поведение Галины Соловьевой! Вдруг подходит мужик лет тридцати и спрашивает:

— Что ты раскричался?

— Слушайте! Слушайте! Первый раз в истории человечества! Нетипичный случай! Вина доказана!

— Погоди, какая вина? —спрашивает он.

— Вина доказана, потому, что она не может быть не доказана! Потому что она не может не быть доказана! А почему? Потому что она не может быть, не может быть, не может быть...

Он меня спрашивает:

— Ты можешь объяснить толком, что у вас происходит?.. Не вздумай опять орать, а то я тебя втолкну в класс.

— Нельзя. Меня выгнали.

— Это я понимаю... Так в чем дело?

— Соловьеву судят за поведение.

Он хотел войти в класс, но я загородил дверь и говорю:

— Нельзя. Вас тоже выгонят... Я продолжаю...

Тут я встаю в позу оратора и говорю голосом Зои Николаевны: «По-моему, дело ясное, правда, ребята?.. Я скажу по-простому, я ведь не только классный руководитель, я ведь спортсменка... Вы все любите спорт, а в спорте самое главное что?.. Правильно... Сплоченность команды... Если в команде заведется, в общем, если один человек противопоставляет себя коллективу, он должен уйти... Соловьева, ты что, заснула? Ребята, повторите, что вы ей инкриминируете! Басова, скажи, ты понимаешь, что значит «инкриминировать»? Не понимаешь? Это значит — «обвинять»... Тут вступает Басова. «Она ставит себя выше всех! Соловьева, мы тебя осуждаем за высокомерие!» Мужик таращит глаза и говорит: «За что? За что?» А я ему: «Послушайте сами», и отворяю дверь. А за дверью орут девчонки: «Подруг не замечает!.. Ты скажи, Соловьева, ты хоть к кому-нибудь хорошо относишься?»

Задорожный всегда так рассказывает, как начинает гудеть, как начинает! Нет, он в общем-то мальчишка ничего, только орет очень. У нас весь класс его голосом может говорить, и даже все привыкли орать. Я очень могу представить себе, как они там в коридоре с Медведевым разговаривали, как Задорожный сказал: «Взбеленились... Это они из-за «аллеи ужасов», а Медведев спросил с интересом: «Ну-ка?.. Ну-ка?..» А уж голос Медведева мне вообще вообразить ничего не стоит. Задорожный рассказывает:

«— Там одному стало противно. Этот товарищ встал и объяснил всем, что они взбеленились, потому что трусы и боятся за Соловьеву заступиться...

— Что за «аллея ужасов»? — спрашивает Медведев.

— Ребята надевали простыню на палку и проносили ее в сумерках за кустами... Все девчонки думали, что привидение, визжали... Сейчас я им объясню... — Задорожный открывает дверь в класс и кричит: «Они же атеистки! Они против религии! Они только верят в привидения, в приметы, в тринадцатые числа, в черных кошек, в счастливые автобусные билеты, в дурной глаз!.. А так вообще-то они девочки смелые... На собрании... Когда все на одного!»

«Задорожный, выйди вон», — раздается спокойный женский голос, и Задорожный затворяет дверь.

— Во, старуха выступает! Она меня и выгнала!

— Да это же Ефросинья!— изумляется Медведев.— Неужели она еще преподает?

— Значит, и вы ее так звали?

— Ну, если Ефросинья там, она Галку в обиду не даст.

— Почему вы так думаете?

— Ничего я не думаю. Знаю и все... Ну, дальше?

— А дальше, одна Галка не испугалась привидения... Заложила два пальца в рот да как свистнет! Мы за кустами чуть с хохоту не померли, и простыня с палки свалилась... Потом приняли ее в свою компанию... Девчонки ей этого простить не могут... Этот товарищ поднялся на собрании и объяснил им, кто они есть, что они трусы и Генка тоже... А Генка заорал, что этот товарищ его предал. А этот товарищ сказал, что Генка сам Соловьеву предал, а между прочим, цветы ей в дверную ручку просовывал в ихней квартире, а потом по телефону мяукал таинственно... Тут они с Генкой чуть не подрались.

— А потом его выгнали из класса? Этого товарища, да? — спросил Медведев.

— Ага...

— «Товарищ» — это лучшее слово, которое придумали... Спасибо, товарищ...

— Да ладно вам...»

Они приоткрыли дверь класса, и тут я их увидела обоих, и мне прямо даже нехорошо стало, или сердце заболело, или голова, даже не помню. А Ефросинья вдруг как раз встает и говорит:

— Так вот, дорогие мои... Я уйду из школы, если Соловьеву переведут в другой класс или еще что-нибудь с ней сделают...

Тут наступает резкий шум и тишина.

— Потому что она одна из тех учениц, ради которых я до сих пор работаю в школе и не ухожу на пенсию.

Вот это да! Мы же с ней всю дорогу ругаемся.

— Не понимаю... — говорит Зоя Николаевна, Справедливая девочка с четвертой парты. — Ефросинья Михайловна, вы же с Соловьевой ссоритесь все время... Вся школа это знает.

— Да, — говорит Ефросинья. — Ссорюсь... Потому что она моя любимая ученица.

Вот это да! От Ефросиньи всегда не поймешь, чего ожидать. А, между прочим, в сущности, она тоже моя любимая учительница. Так что мы квиты, но только ссориться я с ней буду во что бы то ни стало... Я запуталась, но, в общем, понятно, что. я имею в виду.

— Я считаю, что надо поздравить Соловьеву с днем рождения, — говорит Ефросинья, — ...и на этом закончить дело... Вы не знали, что ей сегодня исполняется тринадцать лет... Соловьева, не реви... Задорожный и Медведев, закройте дверь!..

— Ну все... — сказал Задорожный Медведеву. — Против заслуженной Ефросиньи не попрешь... Лопнула вся их затея...

А потом двери нашего класса распахиваются, и все вываливают в коридор, и в классе остаются только Справедливая девочка с четвертой парты, заслуженная Ефросинья и я — сижу себе за партой, посиживаю. Мне уже все равно. Почти.

Потом входит Медведев.

— Володя? — притворно удивляется Зоя Николаевна.

— Здравствуй, Зоя, — притворно отвечает Медведев.

— Вот, явился наконец, пропащая душа, — притворно говорит Ефросинья.

— Здравствуйте, Ефросинья Михайловна, — притворно говорит Медведев.

— Минуточку, — притворно говорит Зоя Николаевна.

Все делают вид, будто ничего не происходит, но хотя говорят вполголоса, мне прекрасно слышно. И тут я слышу разговор, который не каждый день услышишь. Потому что Справедливая девочка говорит Ефросинье, что было непедагогично с ее стороны заступаться за Соловьеву, то есть за меня, при всех и тем самым против нее, то есть против педагога. На что Ефросинья возразила ей, что непедагогично было в классе говорить о переводе Соловьевой, то есть меня, в другой класс, так как это дело педсовета, что непедагогично было сравнивать класс с футбольной командой, потому что педагогика не спорт, что непедагогично было хвалить за подлость подружек Соловьевой только потому, что их больше, а Соловьева, то есть я, одна. И тут все оглядываются на меня и начинают говорить еще тише. Но в классе хорошая акустика.