Когда мой ночной собеседник засобирался уходить, я таки успел задать ему несколько вопросов: а) почему он голый и горит, как новогодняя гирлянда; б) что за сверкальцы[104] мешают моему сердцу функционировать нормально; в) будут ли здесь кормить по-человечески?
И получил следующие ответы: а) кормить будут, быть может; б) то, что у меня на груди, есть сенсор, принимающий ультразвуковые излучения; у каждого сотрудника свой радиус передвижения, нарушать который не рекомендуется по причине возможного фатального исхода; отсюда и в) светящийся спецкомпилятор, изобретенный им, Гостюшевым, отражает все ультраизлучения из общего Блок-поста, что дает возможность передвигаться свободно практически по всему объекту, исключая спецзону «Гелио».
(Представляю эту картинку: голый мужик и светится. Такое изобретение может пользоваться успехом у наших отечественных дам.)
— Почти все понятно, — сказал я. — Только из всего этого выпадают Гаранян-профессор, Аристарх Фридрихович, старый лис, и эти два студента, Петя и Федя.
— Это наши внештатные сотрудники, — отмахнулся мой собеседник. — У них другая система… эээ… взаимоотношений…
— А вот детектор лжи? — не унимался я. — Это серьезно?
— Очень серьезно.
— А как я его прошмыгнул? Фридрихович — наш человек?
— Это я — наш человек, — хмыкнул Гостюшев. — Саша, не все сразу. У нас есть время, чтобы организоваться. Не торопись. Спокойной ночи, — и исчез, оставив меня без сна.
И действительно, какой может быть сон, когда вокруг разворачивается такая чертовщина. И потом, эта подушка-камень. Нет, была бы у меня возможность, наклюкался бы до состояния конца Помпеи.
Ну и дела-делишки в нашем родном хлеву. Чувствуется профессионально машинизированная поступь ГБ. (Да, слышал-слышал я о таком генералишке Бобоке, это такая фамилия; был он когда-то заместителем Председателя, а теперь, значит, организовал Товарищество с ограниченной ответственностью.) Молодец боец, что тут сказать. В профилактическом лечении нуждаются все: от чинодрала-министра до вице-президента, включая, разумеется, и самого Государя свет Батюшку. А нежно-незаметное их оболванивание пойдет на пользу не только им самим, но и обновляющемуся обществу. Что же касается всего многомиллионного народа, то этот Ладынин замахнулся, лахматуха[105] академическая… Ладынин?.. Где-то я эту кликуху слышал… Ладынин?.. Латынин… Хм!.. Странное такое совпадение. Подобное встречается только в романах про любовь и шпионов. Хотя чем черт не шутит? Времена сейчас мутные, а в мутном потоке… И я уже плыл в мутном селевом потоке сна, погружаясь в мрачную и теплую тину небытия. Как в пепел.
Проснулся я от специфического запаха, точно открыли окно в сосновый бор или дверь на кухню. Пахло то ли вареной древесиной, то ли курицей. Хм! Я осторожно приоткрыл глаза. На подносе под моим носом горбилась куриная, в пупырышках, тушка времен Ледового побоища. Вероятно, она была отварена немецкими крестоносцами для внутреннего потребления, но кинута ими же на лед Чудского озера в момент их, рыцарского, бесславного погружения в хладные воды.
Но жрать хотелось. Даже на такой глубине. Я разодрал птицу и принялся жевать полустальное мясо в ожидании событий, которые должны были, по моему разумению, произойти сразу после легкого ленча.
Так оно и случилось. Я был удивительным провидцем. Появился очередной боец Службы безопасности, и я отправился открывать для себя незнакомый и пугающий чудесами мир науки.
Мы долго плелись по коридорным лабиринтам; казалось, что заплутали. Нет, цель была-таки достигнута. Меня пригласили в кабинет. Если бы я не знал, что над головой черноземный пласт толщиной километров в сто, то решил бы, что нахожусь в кабинете дипломатического представителя Антарктиды в Москве. Почему? Потому что на столе в чарличаплинской позе стояла мраморная фигурка пингвина. За столом же сидел плюгавенький лысоватый человечек. Он тоже был в космическом костюме; только его «светлячок» был алого цвета, как, помнится, и у Петра Петровича Страхова, циклопа по призванию.
Человечек вскинулся мне навстречу, улыбался голливудской улыбкой, если, разумеется, я верно представляю эту улыбку кинозвезд.
— Рад! Рад! Весьма, — слегка закартавило новое действующее лицо. Лившиц Исаак Самуилович. Ваш, так сказать, непосредственный руководитель.
Я пожал потную ладошку физико-математического гения, если судить по размерам лба — лоб у ЛИСа (Лившица Исаака Самуиловича) был огромен, на нем можно было вполне играть в пинг-понг.
— Очень приятно. Смирнов-Сокольский, — сказал я. — Можно просто Саша.
— Надеюсь, Саша, вы здесь обживаетесь? — радостно поинтересовался ЛИС.
— Да как сказать, — замямлил я, непроизвольно потянувшись к чертовому «светлячку».
— Да-да, простите, — взволновался мой собеседник. Щелкнул кнопками аппарата связи. — Лившиц. У меня новенький, Смирнов-Сокольский. Сектор А. С полста на сто. Спасибо.
«Светлячок» на моем костюме вспыхнул, наливаясь синим светом. Я открыл рот для естественного вопроса. Лившиц опередил меня и сказал, что отныне моя персона полностью допущена к работе в секторе А.
— Спасибо, — сказал я. — А цвет алый, если не секрет? — был прост я.
— Алый — это доступ во все сектора — А, Б, В, — последовал ответ. Это, Саша, как генеральское звание. У нас здесь все весьма специфично, хихикнул Исаак Самуилович. — Ну, ничего, пообвыкнете. А там, через годик-другой…
Годик-другой? — ахнул я про себя. Да, здесь, в подземелье, не торопятся жить.
Зуммер аппарата связи прервал откровения моего нового непосредственного руководителя.
— Так-так. Двадцать седьмой готов? Так-так. Прекрасненько. Буду. — И ко мне: — Вам, Александр, повезло. Мы проводим уникальный, уникальнейший эксперимент. Прошу… — Человечек выбрался из-за стола. Был он, Самуилыч, росточка небольшого, метр с кепкой. Семенил пингвинчиком. Я хмыкнул — да, нет в природе, матери нашей, ничего случайного. Я, например, люблю собак и сам как пес безродный. А Лившиц любит пингвинчиков и сам как фраер во фраке.
Я и Лившиц стремительно промчались по трубе коридора, точно за нами гналась совместная стая подружившихся вдруг пингвинов и собак.
Через несколько минут мы, люди, оказались в спецлаборатории № 1567-А «Альта». Такие лаборатории я видел только в фильмах американского производства. В «Альте» было царство компьютеров и сверхсложной (для моего понимания) аппаратуры и прочих технических завитушек. Знакомый мне детектор лжи-полиграф казался трехколесным велосипедиком в сравнении с тем, что я видел вокруг себя. А видел я космический отсек корабля будущего, двадцать первого века. Техника, как говорят детишки, за гранью фантастики. Да, язык мой бессилен перед величием и мощью человеческого разума, создающего подобное. Мать моя наука! Вероятно, вид мой был крайне дурацким, потому что Исаак Самуилович довольно захихикал и передал меня молодому человеку с оранжевым «светлячком» на груди.
— Будь добр, Слава, займись коллегой.
Молодой человек пожал плечами, мол, пожалуйста, всегда рад помочь убогому умом. ЛИС удалился в глубь лаборатории, где суетились озабоченные наши со Славой коллеги. Я почесал затылок.
— Не иначе, к запуску готовимся, — пошутил я.
— В прошлые века, — хмыкнул Слава.
— В каком смысле?
И не получил ответа — рявкнул сигнал, похожий на крик теплохода, проходящего мимо необитаемого острова с летними пингвинами. Коллега Слава потянул меня за руку — я послушно последовал за ним. Мы поднялись по лесенке на своеобразный балкончик, с которого вид открывался прекрасный. Я почувствовал себя в театре. Внизу, точно на театральных подмостках, стояло странное сооружение, похожее на барокамеру. В этой полиметаллической лодке в качестве эмбриона находился человек. Видимо, двадцать седьмая жертва науки о Мозге. Вокруг испытуемого происходила базарная сутолока. Экспериментаторы нервничали, иногда матерясь. По-земному. Парадом командовал уважаемый профессор Лившиц И.С. По всему выходило, он является инициатором данного эксперимента. И его, плюгаша, слушали, как команда слушает приказы капитана тонущего корабля.