— А ты не рассердишься?

— Откуда у тебя деньги?

— Я не хотела просить, Джевдет-аби. Честное слово! Они сами положили мне в руку. А потом…

Джевдет окинул ее презрительным взглядом.

— Сколько набрала?

Она протянула ему деньги.

— Сам посчитай!

— Рука моя до них не дотронется, попрошайка! Джеврие не поднимала глаз. Что подумает теперь Кости!

Вдруг она вскинула голову. Значит, из-за этих денег Джевдет-аби не будет с ней разговаривать? Монетки, сверкнув на солнце, упали в воду.

— Теперь ты не будешь сердиться, Джевдет-аби? Джевдет не ответил. Но он улыбался. Кости не мог вымолвить слова от удивления.

— Сегодня за всех плачу я! — наконец проговорил он. — В Каракей?

Джевдет и Джеврие согласились.

Джеврие шла чуть впереди, Джевдет и Кости — рядом. У входа в бакалейную лавку остановились.

— Что купим?

— Хлеб и маслины, — предложил Джевдет. Джеврие промолчала.

— Нет, так не пойдет, — возразил Кости. — Каждый день одно и то же: хлеб да маслины! Возьмем сегодня брынзы, огурцов, помидоров. Как?

— Ладно.

Обедать пришли к Галатскому мосту. Джеврие села у якоря и с удивлением уставилась на море, синее, блестящее, словно полированное. Никогда она еще не видела такого моря!

Кости вынул из заднего кармана брюк газету, расстелил ее на земле, маленьким перочинным ножиком нарезал помидоры, брынзу, очистил огурцы и тоже нарезал, разделил хлеб и позвал Джеврие.

Джеврие с трудом оторвала взгляд от лазурной глади моря, подошла к мальчикам, села в ногах у Джевдета.

Ели молча, с большим аппетитом. Когда на газете не осталось ничего, Кости, как всегда, скомкал ее, подбросил и ударом левой ноги отправил в море.

— Ой! Что я забыла сказать! — вдруг воскликнула Джеврие.

— О чем ты? — обернулся к ней Джевдет.

— Ковбоя на стене больше нет. Эрол стер.

Джевдет сжал кулаки. Найти Эрола и рассчитаться с ним! Сейчас же!

Кости оставался спокойным. Их взгляды встретились.

— Не надо, не связывайся с ними, — сказал Кости.

Весь день, до самого вечера, Джевдет был задумчив, разговаривал мало. Вечером, прощаясь у иранского посольства, Кости повторил:

— Не надо, слышишь!

По дороге домой Джеврие молчала. Сердитое лицо Джевдета-аби всегда пугало ее. От Ешильдирека они спустились к Мысырчаршысы, миновали Кючюкпазар, Ункапаны, Фенер[40], и, когда пришли в свой квартал, было уже совсем темно.

— Ну, иди домой, Джеврие!

— Хорошо, Джевдет-аби!

Джеврие остановилась, замерла и вдруг растаяла в темноте. Она думала о бабке. Та, наверное, ждет ее. Ох, и достанется!

Джевдет тоже вспомнил о старухе. Бабка часто била Джеврие, а уж сегодня, конечно, давно палку припасла. Он подбежал к стене «Перили Конака», вынул из кармана мел и снова написал большими буквами: «Отряд „Красный шарф“. Да здравствует Храбрый Томсон!» И нарисовал ковбоя в широкополой шляпе. Такого, как в прошлый раз.

Джевдет сунул мел в карман, быстро спустился к бараку.

Сквозь маленькое окно пробивался слабый, тусклый свет. Дверь была открыта.

— Где шлялась? — донесся сердитый голос старухи.

— Не хочу так зарабатывать деньги, бабушка… Не хочу! Не буду красить губы, танцевать… — Тоненький голосок Джеврие дрожал.

— Раньше ты этого не говорила. Кто тебя научил?

— Никто.

— Нет, научили, дрянь такая!..

— Говорю, никто! Никто! Никто!..

— Я знаю, кто тебе мозги крутит. Ну, подожди!..

На минуту в комнате стало тихо. Потом Джеврие закричала. Старуха била ее палкой.

— Вот тебе! Вот тебе! Не будешь его слушаться! Не будешь!..

Джевдет с трудом себя сдерживал.

— Хороший мальчик, говоришь? — ворчала Пембе. — Был бы он таким, разве подохла бы эта ведьма?

Его мать называли ведьмой! Этого Джевдет уже не мог вынести.

Он вбежал в комнату, загородил собой Джеврие. Отнял у старухи палку.

— Не смей бить ее! Не смей! Вот увидишь, заявлю в полицию! Знаешь, что тебе будет за твои дела?

Опять полиция! Что за напасть? Старуха не переносила этого слова. За ней водилось немало грехов. А Джеврие была не первой «внучкой». А вдруг и вправду донесут?

— Прости меня, сынок! — залебезила она. — Прости, старую! Пальцем ее больше не трону. Вот увидишь! — А сама думала: «Надо увезти девчонку, спрятать подальше. Да вот куда? В Эдирне или в Текирдаг?[41] Раньше не девка была, а клад. Просила милостыню и все до последней монеты отдавала… Танцевать научилась, стала красить губы, садилась на колени к гостям в кофейнях. А теперь вот, пожалуйста… Все пошло прахом. Перестала слушаться. Сколько денег пропало! Разорение одно. Раньше бы мальца отвадить. А вредный! Надо с ним поосторожней».

Старая Пембе погладила Джевдета по спине.

— Я ведь тебе в бабушки гожусь, сынок. Упокой аллах душу твоей матери! Пусть она спокойно спит! Так уж у меня вырвалось, ненароком. Не сердись на меня.

— Прости ее, Джевдет-аби. Она нечаянно. Правда, нечаянно. — Джеврие взяла его руку, погладила, коснулась губами.

Джевдет взглянул на старуху.

— Хорошо, пусть так. Прощаю.

Цыганка, заискивающе улыбаясь, проводила его до двери.

По вечерам квартал всегда был погружен в темноту. На узких улочках ни души. Только у парадной двери дома зубного врача тусклым светом мерцал маленький уличный фонарь. Но на этот раз… Джевдет в растерянности остановился. Окна его дома были ярко освещены, как раньше, когда была жива мать и отец приводил с собой приятелей. Что могло случиться? Может быть, к мачехе пришли гости?

У дома сидела тетушка Зехра.

— Вай-вай-вай, сынок, — покачала она головой, — если бы покойница видела тебя с этим лотком!

— Я доволен своей работой, — ответил Джевдет.

— Доволен или не доволен, ничего уж не поделаешь. Поневоле будешь доволен. Послушай-ка, у вас сегодня гости…

— Кто?

— Шофер Адем с матерью.

— Что им надо?

Соседка пожала плечами:

— Откуда я знаю!

Джевдет не хотел звонить. Откроет отец. Опять будет ворчать, расспрашивать. В его чуланчик можно было попасть через дом соседей.

— Можно, тетушка Зехра?

— Иди, сынок, иди.

Он сбросил в своей комнатке лоток, вышел на кухню. Сверху долетел веселый смех мачехи.

«Что это с ней сегодня? Всегда молчит или дерет глотку, а тут веселая. Да еще как смеется…»

Новый взрыв смеха.

Джевдет отошел от крана. «Умоюсь потом. Что там такое? Почему она так смеется?»

Он тихонько поднялся по лестнице, встал на цыпочки и осторожно выглянул в переднюю. За уставленным бутылками и тарелками столом сидели шофер Адем, его мать — тетушка Мухсине, мачеха и отец. Мачеха и Адем сидели рядом, наклонившись друг к другу, и о чем-то шептались.

Отец дремал. Голова свесилась на грудь, глаза были закрыты.

Мать Адема с безразличным видом помешивала ложкой в тарелке. Все окружающее ее, казалось, совсем не интересует.

О чем говорят шофер Адем и мачеха? Джевдет терялся в догадках. Эх, превратиться бы в мотылька, подлететь к ним и подслушать!

Последнее время отец часто бывает с шофером Адемом. А ведь еще недавно, возвращаясь с работы, он говорил: «Опять встретил этого Адема. Настоящий разбойник!» С чего бы вдруг такая дружба с «разбойником»?

Отец грузно повалился на стол и захрапел. Адем и мачеха встали, подняли его и унесли в комнату.

Ихсан-эфенди крепко спал. Он давно не пил, и ракы свалила его. Он лежал на спине — полуоткрытые остекленевшие глаза, крепко сжатые вставные зубы.

Шехназ нагнулась, сняла с мужа очки, положила их рядом с будильником. Прошла в свою комнату. Адем схватил ее за руку.

— Твоя мать здесь, — прошептала она.

— Ерунда!

— Хотя бы дверь закрыл…

Адем взглянул на мать: та по-прежнему с безразличным видом помешивала ложкой в тарелке.

Он закрыл дверь.

Старуха скривила губы в улыбке. Она ждала этого. Все идет как по маслу. Соседка влюблена в ее сына. А раз так, не надо упускать случая. Ихсан-эфенди служит на большой фабрике, имеет дело с деньгами и, уж конечно, приберег кое-что. А кому, как не Шехназ, это достанется?