Хотя Лукас и не догадывался, о чем она думала, он поймал ее на слове:

— Интересно. Но ты забыла об одном. Жизнь имеет обыкновение опрокидывать наши планы.

О, она это прекрасно знала, поэтому ничего и не оставляла на волю случая.

— Но не моя жизнь. Мне не нужны сюрпризы. Моя жизнь идет именно так, как я планирую, — убежденно заявила Меган — с тем самым хладнокровием, в котором он ее упрекал, — и, торжествующе вздернув подбородок, смело встретила его взгляд. Плевать она хотела на его критику.

— Беру, Рыжик, назад свои слова. Конечно, ты изменилась, — покачав головой, сказал Лукас.

И очевидно, не к лучшему. Она ждала его осуждения, но не предполагала, что оно так огорчит ее. Меган считала, что она выше таких мелочей. Оказывается, не выше. Она пожала плечами и засмеялась с видом не раскаявшегося грешника.

— Боже, я вроде бы шокировала тебя! — весело воскликнула она, хотя в душе не осталось и капли веселья.

Лукас не засмеялся в ответ. Если бы в этот момент ее попросили описать выражение его лица, лучшего слова, чем «сожаление», она бы не нашла.

— Я пытаюсь увидеть теплую, очаровательную девушку, какую я знал, в женщине, которая сейчас стоит передо мной.

Меган решила, что ей лучше отвернуться, чтобы проглотить комок, застрявший в горле. Подойдя к окну, она принялась закрывать его.

— Ты думал, я навсегда останусь ребенком? — спросила она, задернув шторы и поворачиваясь лицом к нему.

Он смотрел на нее так, будто она была чрезвычайно хитроумной головоломкой, занимавшей его.

— Нет. Но дойти до такой крайности — это необычно. Что с тобой случилось, Рыжик?

Как странно. Еще никто не задавал ей такой вопрос. Люди просто принимали все, что она делала или говорила. Она с огорчением отметила проницательность Лукаса. Но сейчас слишком поздно для признаний. Поэтому она сделала вид, что не понимает его вопроса, и нахмурилась.

— Ничего не случилось. Просто я стала взрослой. — И приняла решения, хотя и болезненные, но неизбежные, мысленно добавила Меган. — Уже поздно. — Она подавила нарочитый зевок. — Если ты пойдешь со мной, я дам тебе простыни и пуховое одеяло. Надеюсь, ты не против пухового одеяла? Я знаю, некоторые мужчины просто не выносят их, — тараторила Меган. Она цеплялась за любую тему, лишь бы в безопасности вести разговор.

Поднявшись по лестнице, она подошла к шкафу с чистым бельем и вручила Лукасу приятно пахнувшие простыни и одеяло.

— Ты уверен, что справишься? — вежливо спросила она.

— Все будет в порядке. Спокойной ночи, Меган. — С этими словами Лукас направился по коридору к спальне для гостей.

— Спокойной ночи, Лукас. Приятного сна, — ответила она. Если он и услышал ее слова, то не подал вида. Закусив губу, Меган спустилась вниз, чтобы запереть двери, и направилась к себе в спальню.

Там она пошире открыла окно и села на подоконник. Обдумывая все случившееся, Меган решила, что это худший вечер в ее жизни. Сначала Марк, потом Лукас. Каждого столкновения в отдельности с нее хватило бы, но одно следом за другим… Она чувствовала себя выжатой как лимон. Неважно, сомневалась она в правильности своих поступков или нет, но, отстаивая их, все равно испытывала опустошенность. Сегодняшний вечер оказался особенно тяжелым. Пусть Марк знал ее только взрослой женщиной, но у Лукаса сохранились воспоминания, и он мог сравнивать ее с прежней Меган.

Забавно, что ни отец, ни Дэниэл не заметили, что она стала другой, когда вернулась из университета. Только Лукас увидел, как изменился ее характер. Она поняла, что ей не нравится его нынешнее мнение о ней. Но тут ничего не поделаешь. Или же придется открыть ему слишком много. Нет, это невозможно. У нее есть гордость. Его жалость ей не нужна.

Когда-то, в свои восемнадцать лет, Меган надеялась на безоблачное будущее: университет, потом любовь, брак, семья. Но вдруг все изменилось. В тот год у матери обнаружили рак. И, как часто бывает, несколько месяцев спустя они потеряли ее. Меган едва оправилась после первого удара, как ее ждал следующий. В виде письма. У Кейт Террелл не хватило смелости при жизни открыть дочери правду. Меган узнала ее, читая неровные строчки в пропахшей плесенью конторе нотариуса.

Потрясенная, Меган узнала, что мать страдала наследственной болезнью. Неизлечимой. Заболевание передается по женской линии, но не угрожает жизни дочерей. Оно фатально только для сыновей. Мальчики редко доживают до подросткового возраста.

Поджав ноги, Меган обхватила себя руками, словно защищаясь от воспоминаний… Она не хотела верить прочитанному. Вернувшись в университет, она пошла проконсультироваться с врачом. Вот тогда-то и начался кошмар. Ей сделали анализы, и они все подтвердили в материнской истории. Меган унаследовала опасный ген, и он перейдет к ее детям. Вначале, пережив шок, Меган никак не отреагировала на трагическое известие, но в последующие месяцы она узнала настоящую муку, испытав все мыслимые эмоции: от злости до отчаяния. Она ненавидела мать за то, что та не сказала ей правду. Ненавидела весь мир за то, что он такой несправедливый.

Меган прислонилась головой к оконной раме и закрыла глаза. Она вспомнила, как доктор убеждал ее смотреть без страха в будущее и вести нормальную жизнь. Меган тогда не знала — смеяться в ответ на эти слова или плакать. Нормальная жизнь? Для нее это означало: муж и семья. Дети. Но как она могла, помня о своей наследственности, иметь детей? Как могла осудить свою дочь на такие муки, через какие прошла сама? Как могла девять месяцев носить под сердцем сына и потом наблюдать, как он медленно умирает?

Обрести душевный покой можно было, только признав, что не в ее силах что-то переделать в себе, а отчаиваться и дальше бессмысленно, опасно — она заболеет. Прошлое изменить нельзя, но она может подумать о будущем. И она ясно видела, как ей поступить. Она не будет рисковать своими нерожденными детьми. Она положит конец семейному несчастью, позаботившись стать последней в роду. Это был единственный выбор, какой ей оставался. Она не мученица. Ей не доставляло удовольствия принятое решение. Но Меган знала, что оно единственно правильное. И тогда она обрела наконец покой, о котором мечтала.

Принятое решение также означало, что она никогда не выйдет замуж. И этому тоже она подчинилась без колебаний. Но если у нее не будет мужа, тогда лучше не иметь никого. Не будет сожалений. Не будет упреков. Ее привязанностью станет карьера. И Меган жила, соблюдая принятые правила. Только однажды она сдалась перед одиночеством и вступила в связь с Тоби. Он любил ее, но она его не любила. Он надеялся, что сумеет изменить положение, и до определенного времени она позволяла ему делать попытки. Но Меган-то знала, что у их отношений нет будущего. И, разрешив ему надеяться, поступала честно. Даже после того, как она положила конец их связи, боль и чувство вины еще долго омрачали ей жизнь. Тогда Меган приняла еще одно правило — никаких интимных отношений.

Тяжело вздохнув, Меган провела пальцами по волосам. Боже, это невыносимо — заставлять других страдать. Но она не хотела брать, ничего не давая взамен. А дать она ничего не могла. Поэтому и не разрешала себе брать. Вот и приходилось каждого поклонника держать на расстоянии. Самый верный способ. Иногда случался промах, как сегодня вечером. Иногда она сталкивалась с неожиданным. Вроде влечения, которое она почувствовала к Лукасу… есть чему удивляться. Впрочем, ее и раньше влекло к мужчинам, но ничего из этого не выходило. И на сей раз все кончится так же. Она не сомневалась. Лучше не обращать внимания. Когда Лукас уедет, сколько бы он здесь ни пробыл, все снова пойдет по-прежнему.

Воодушевленная заговорившим в ней здравым смыслом, Меган потянулась, расправила усталое тело и наконец легла спать.

Утро следующего дня, солнечное и свежее, начиналось прекрасно. Меган надела белую маечку и трикотажные шорты цвета хаки. Костюм открывал ровный загар, результат долгого бездельничанья на воде. Всовывая ноги в спортивные туфли, она подумала, что, наверно, в полдень найдет время поплавать на яхте. Ну а нет — так нет…