— Вот это мужской разговор, соратник! — радостно сказал барон. — Вы ничего не предпринимали, а мы знать ничего не знаем. Концы в воду. Heil!

Я тут же по специальному проводу позвонил Миллиону на улицу Юра Алунана и стал говорить, пользуясь мною же изобретенным шифром:

— Рудис! Это Уинстон! Без промедления выпусти Юхансона. Никому ни слова! Дерьмо… как следует понюхаешь завтра утром.

— В гестапо — ни словечка! — уходя, напомнил барон и похлопал меня по плечу. — Только так мы победим Европу, Уинстон!

Они встретились в театре. Потом пошли и посидели на Бастионной горке. Потом он проводил ее до Третьей поперечной линии Чиекуркална, а потом они расстались. Сопровождать ее дальше Лиана не позволила, да и времени уже не оставалось — Каспару надо было мчаться на вечерний спектакль.

Они ни о чем не договорились. Оба были как чокнутые… В санатории Лиана была как бы принцессой, а Каспар как бы пажом, влюбленным садовником. А теперь в Риге им некуда было приткнуться. Комнатка с угловым окном? Каспар отговаривался дядей Фрицем. В Чиекуркалне? Лиана неизвестно почему стыдилась своей семьи, своей матери. Чертовски странно. В конце концов, им не оставалось ничего другого, как только сидеть на Бастионной горке. Но и там они ни до чего не договорились.

— Ну, так что же теперь будет? — спросил Каспар, и Лиана заплакала. Ей бы хотелось играть в театре и жить с Каспаром в меблированных комнатах на всем готовом, но дядя Фриц… Дядя Фриц ясно и недвусмысленно сказал: вот тебе комнатка с угловым окном, можешь пользоваться «Стейнвеем», но девчонок не води! Если хоть раз увижу — прощай! Время военное: вокруг всякие шлюхи околачиваются, солдатские девки. Приходят в квартиру, заражают, обкрадывают.

Так они ни о чем и не договорились.

Это стало неожиданным и радостным событием в театре Аполло Новус. После сорока восьми часов безвестного отсутствия в коридоре внезапно появился старый ворон — Арвед Юхансон. Как обычно, проходя утром мимо старого Анскина, он спросил, в котором часу начнется репетиция (словно бы ничего и не произошло). Узнав, что только в половине одиннадцатого, Юхансон уже собрался было пойти в Мурмуйжу позавтракать, когда на лестнице был замечен Аристидом Даугавиетисом. Схватив беднягу железной рукой и затащив в свой кабинет, маэстро начал его отчитывать:

— Так! Значит, отправились в Малый парк, надрались и распевали старые куплеты Алунана! Позор! Можно ли пасть еще ниже? Старые куплеты Алунана! Как будто ты не знаешь, что все несчастья всегда начинались с немецкого пива? Быть может, на этот раз я заблуждаюсь? Из-за какого-то Радебергера! — и смех и грех… Сколько там этот Радебергер сто́ит? С zakuskoi или без zakuski? Ах, вы еще водкой забархатили? Холодная? Со слезой, это надо же… А потом еще по одной? Да брось ты! И еще по стопке? — Спохватившись, что расспрашивает он со слишком уж большой заинтересованностью, Даугавиетис заорал: — Чтоб это было в последний раз, слышишь! Пропойцы! Мне нужны актеры, а не пьяницы. В последний раз! Поднимайся наверх, начинай репетировать!

— Не так страшен черт, как его малюют… э’извиняюсь, — сказал старый Анскин, и театр начал жить своей обычной жизнью.

Помощник режиссера Гунтар Меднис оповестил, что отложенное представление «Мюнхгаузена» состоится сегодня вечером. Все должны быть на своих местах.

Элеонора Бока и примадонна спустились в подвальное помещение репетировать «Анну Каренину». Они были неисправимы: в обеих было воспитано железное трудолюбие! Мир мог катиться в тартарары, а они все равно продолжали бы совершенствовать актерское мастерство. Полная противоположность болтунам, которые собрались в фойе и распространяют сейчас самые чудовищные слухи и сплетни.