— Нет, маэстро: я католик, и этого мне довольно.

— Продолжай в таком же духе! Cis, fis, dis! Сим победиши!

Когда Зейдак изложил администратору свои планы на будущее, господин Зингер решил, что теперь настало время действовать ему самому.

— Об эвакуации театра я уже давно подумывал, но Даугавиетис и слышать ничего не хочет. Понятно, что никаких директив сверху не будет. Все учреждения пока должны оставаться в Риге, объявил генеральный директор. Эвакуация будет выглядеть бегством, вызовет панику, представит факты в неверном свете. С севера город обороняют одиннадцать дивизий Шернера, а под Кекавой и Балдоне плотным заслоном расположены еще двадцать. Разве можно взять такую крепость? Как ты думаешь, Зейдак?

Зейдак повертелся в кресле, почесал нос, подумал и спросил:

— А на счет особого положения Кемери он ничего не сказал?

— Нет.

— Ну, в таком случае я думаю: на бога надейся, а сам не плошай!

— Я думаю так же, Зейдак. Поэтому будем устраивать свои дела несколько иначе. Пусть Даугавиетис со своими сторонниками остается. Свернут они себе шею.

— Падут с пулей во лбу! — воскликнул Зейдак. — Дуракам закон не писан.

— Ты организовал ядро, готовое ехать в Готенхафен и участвовать в пропагандистских мероприятиях среди латышских беженцев. Отлично! Я считаю, что тебе надо взять на себя обязанности режиссера. Однако нужен человек, занимающийся пароходными делами, документами, человек, у которого есть знакомства в резиденции областного комиссара и в самоуправлении. Я согласился бы взвалить эти обязанности на себя. Более того: я подам заявление в соответствующее учреждение, чтобы меня командировали в Готенхафен в качестве политического руководителя и комиссара безопасности актерской труппы. Как велико это ваше ядро?

— Пока семеро. Самое печальное, что женщин маловато. Одна-единственная. Урловская. А мне нужна исполнительница главных ролей, героиня и любовница.

— Запиши еще Лиану Лиепу. Голову даю на отсечение, что она согласится. Даугавиетис опять отнял у Лиепы роль в «Марии Стюарт». Что теперь делать бедной девочке?

— Но она такая слабенькая… наверно, чахоточная.

— Тебе бы, Зейдак, такого здоровья, как у Лиепы! Послушай, как ты сопишь и пыхтишь, слушать противно.

— Мне это не помеха. Я трагик. А вот когда юная любовница на сцене начнет сопеть, тогда вам действительно станет противно.

— Предоставь это мне, Зейдак!

— Простите, я просто так. Пошутил. А что вы скажете насчет Кауке-Дауге? — спрашивает Зейдак. — По-моему, потенциальный талант.

— Боже упаси! Красный! Кроме того, у него большие…

— Может, просто болтают.

— Поди разберись. А что он красный, голову могу дать на отсечение: скользкий как угорь, всегда ускользает. Нет, о Кауке-Дауге и речи быть не может!

Таким-то вот образом Зейдак (с помощью Зингера) постепенно расколол театр Аполло Новус. Столь дружный некогда и сплоченный коллектив! Аристид Даугавиетис не знает, что и предпринять: какую пьесу ставить, какую — нет? Началась нехватка горничных, лакеев и трактирщиков, а также певцов и танцоров. Все третьестепенные актеришки и актриски собираются уезжать. Там — в Готенхафене они надеются заполучить роли героев, принцесс и блудных сыновей.

— Попутного ветра, блудные сыновья и дочери! — говорит Даугавиетис. — Сегодня вечером будем играть «Субботний вечер», а завтра — «Диалоги Бренциса и Звингулиса».

Оркестранты держатся мужественно. Никто, за исключением старого Бютнера, не поедет. Оркестр для Аристида Даугавиетиса всегда был главной составной частью постановки. Без оркестра режиссер не мог инсценировать даже «Диалоги Бренциса и Звингулиса».

— «Мария Стюарт» будет ставиться с сокращенным актерским составом, но при увеличенном оркестре, — объявляет Даугавиетис.

К великому огорчению Каспара, Гунтис тоже записался в отъезжающие.

— Гунт! — шептал Каспар, сжимая руку своего друга в сумраке кулис. — И ты с перебежчиками? Это же — душу свою предать.

— Предать — то же самое, как если в тюрьме распахнуть окно, — процитировал Гунтар лозунг Луи Детуша[8]. — Все этого хотят, но не всегда это возможно. Теперь пришел мой черед.

— Это будет твоей медленной гибелью, Гунтар. На чужбине, без родины…

— Моя гибель началась уже давно, — говорит Гунтар. — Медленно и постепенно. Вместе с утратой идеалов, человеческого достоинства, надежд на искупление и правой руки по самое плечо. Только мозг остался нетронутым, потому-то я и соображаю, что человеку с Железным крестом, к тому же еще музыкальному критику «Черной газеты», нечего медлить… Немедленную гибель лучше заменить постепенной… Будь здоров, Каспар! Повезло тебе с твоими легкими и карточкой UK!

Как-то утром Гунтар Меднис, не прощаясь и никого в театре не предупредив, отплыл в Лиепаю на пароходе, перевозившем раненых немецких солдат.

Вот тебе и сердечный друг!

Лиана опять считалась полноправной актрисой театра. Элеонора Бока постепенно ввела ее во все спектакли: серьезно сказывалась нехватка актеров. Конечно, никаких выдающихся ролей ей не дали, но помощница режиссера ежедневно твердила: нет маленьких ролей, есть только большие актеры, или наоборот, Лиана уж точно не помнит.

Ради двух-трех фраз ей целый вечер надо томиться в театре!

Лиана сидела в гардеробе, поджав губы, неразговорчивая. С другими актрисами вообще ни в какие беседы не пускалась. Она рассорилась с господином Зингером. Несмотря на свои обещания, администратор ей ничем не помог. Не помешал Даугавиетису отдать роль Марии Стюарт ненавистной примадонне, а Елизавету поручил играть какой-то только что окончившей театральное училище шпингалетке. Разве это не явное издевательство? Стали поговаривать, что господин Зингер скоро уедет в Германию. Стало быть, меблированные комнаты на всем готовом тоже были сплошным надувательством. Лиана прямо в глаза сказала администратору, чтобы впредь он не пытался к ней приставать.

Все темные силы этого мира действовали заодно, чтобы Лиана душой и сердцем привязалась к Каспару. Чтобы называла она его своим любимым и единственным, чтобы стояла на том, будто никогда и не думала всерьез перебираться в квартиру администратора.

— Земля и небо могут обрушиться, но мы навеки будем вместе! — сказала она Каспару, и Каспар от счастья не знал, что ему предпринять.

В его комнату у дяди Фрица они пойти не могли, поэтому уговорились встретиться утром (это был свободный от спектаклей понедельник) на вокзале и поехать в Майори. Лиане захотелось побродить по воде (врач строжайше запретил ей купаться). Когда они поднялись на юрмальский перрон, там уже стоял поезд на Кемери.