Так они попали в офицерский клуб на Алтонавской.

В военных условиях музыканты обязаны выполнять и особые боевые задания. Пятерых театральных работников обучали рытью окопов, а немецкую группу — подрывному делу. Целыми днями они тренировались в поселке Буллю, круша динамитом и ручными гранатами старые дачи и проржавевшие понтоны.

Довольно молодой немец из команды подрывников как-то подошел к Каспару, представился (его зовут — Рихард Матус) и попросился на место умершего тромбониста. Родился он в Бауске, учился в Каунасе и там же играл на втором тромбоне в театре оперетты. Если Каспар не возражает, то Рихард Матус сам поговорит об этом с труппенфюрером. Каспар не знал, как быть, но старая лиса — труппенфюрер — оказался тут как тут и сразу же согласился.

— Он будет моими глазами и ушами в этой ненемецкой банде, — обрадовался ярый ненавистник латышей (л е т т о ф о б).

С этого дня музыканты стали чувствовать себя неуверенно и начали нервничать. Матус был полунемец, полулитовец. Он немного понимал по-латышски. Держался как-то загадочно и все время навострял уши…

— Теперь надо воздерживаться от разговоров, не предназначенных для ушей этого шпиона! — предупредил виолончелист, и все согласились с ним.

Как-то вечером в клубе, когда оркестр сделал перерыв и на эстраде остались только Каспар и Матус, немец завел неприятный разговор. За столиками шумели и галдели офицеры, а Рихард спрашивал, что думает Каспар об исходе войны. Чем все это кончится? И, если кончится крахом, что станется с ними?

(Ого! Матус считает Каспара простачком!)

— Великая Германия может только победить, — ответил трубач. — Незадолго до того, как пробьет двенадцать, произойдет великое чудо. Ах, цах-цах!

Матус наморщил лоб. В тот вечер он больше не заговаривал с Каспаром. Но несколько дней спустя Рихард снова пристал как репей. В Бауске, мол, живет брат его отца, литовец. А отец матери был знаменитым органистом по фамилии Фейрабенд. Бауский Фейрабенд… Быть может, Каспар знавал его?

Странный и провокационный вопрос. Похоже, что ищут какого-то сбежавшего антифашиста. Напрасно стараешься, голубчик!

— Нет! Никакого Фейрабенда я не знал и не знаю и в Бауске тоже никогда не бывал, — стоит на своем Каспар.

— Жаль, — говорит Рихард. — Красивый город… Я жил там все прошлое лето. Но приблизился фронт и…

И тут он внезапно меняет тему:

— Говорят, что к северу от Риги фронту капут!

— Ничего подобного! — орет Каспар (чтобы упрочить свое положение в глазах провокатора). — К северу от Риги главнокомандующий Шернер создал непреодолимую линию обороны. От Скулте до Лигатне и от Лигатне до Лиелварде. Рига находится в неприступном котле.

— Я тех мест не знаю, — говорит Матус, — но 27 сентября большевики эту линию прорвали и содержимое котла слопали. Теперь они направляются сюда! Завтра или послезавтра нашу группу отправят взрывать мосты на Гауе. Если только не окажется, что уже поздно.

— Под Сигулдой стоят одиннадцать отборных дивизий Шернера, — отчаянно сопротивляется Каспар.

— Шернер получил приказ начиная с пятого октября оттягивать все армейские части в Курземе, чтобы не попасть в окружение. Сегодня шестое, и его дивизии уже идут через Ригу и мимо нас по Бабитскому шоссе. Ты либо слепой, либо круглый дурак.

— Как ты смеешь распространять подобные враки? — спрашивает Каспар, и ему кажется, что земля уходит у него из-под ног. Вот сейчас, сейчас провокатор пришьет ему дело.

— Враки? Об этих враках рассказал полковник, который вчера пригласил меня к своему столику, помнишь? Это был мой дядя. Дядя Вернер Фейрабенд. Он предупредил, что надо держать ухо востро… Уже начались бои за Ригу.

«Провокатор с большой буквы», — решил Каспар и, чтобы поскорее отделаться от Рихарда, обратился к музыкантам, уже занявшим свои места:

— Мы солдаты, наша задача играть! Раскройте ноты на «Марше тореадоров». Начали!

На следующий день Каспар предупредил своих:

— Остерегайтесь Матуса! Hannibal ante portas! Он ищет какого-то органиста Фейрабенда и утверждает, что в Бауске живет его хромой дядя.

— Что, Фейрабенда? — спрашивает пораженный виолончелист, который сам родом из Бауски. — Органиста? Да я же у него теорию изучал, хороший был музыкант, он недавно умер… А дядя? Погоди-ка, погоди-ка, — это же хромой настройщик роялей Матус, ей-богу, это хромой Матус. Он и сейчас живет в Бауске.

— Здорово сработано! — кисло усмехаясь, шепчет Каспар. — Все, все продумал этот шпик, чтобы поймать нас в свои сети и завоевать доверие. Будьте вдвое бдительней, ребята!

Субботним вечером в клубной уборной к нему снова подбирается Рихард и спрашивает, какая у Каспара квартира в Риге, не отдельная ли?

— Нет. Я живу у родственников, но они уехали в Германию.

— Так, значит, квартира пуста, это же великолепно! На какой улице? — спрашивает Рихард.

Название улицы Каспар никак не может вспомнить. То ли Скворцовая, то ли Ласточкина, где-то на рижской окраине…

(— Хочет взять меня на пушку! — смеется про себя Каспар. — Ну и ловкач!)

— Жаль! — огорчается Матус. — На окраине было бы безопасно и удобно.

— А в чем дело? — не понимает Каспар.

Матус подходит к нему вплотную и хватает трубача за лацкан. Каспар должен довериться… и, если это в его силах, помочь… Вместе с одним берлинцем, имя которого он не вправе назвать, они решили бежать… В ночь на четверг. Сначала они взорвут палатку, в которой спит команда Гейнца Никеля, а затем скроются… Он чувствует, что рижане тоже собираются дать деру. Не хотят ли они бежать вместе и укрыться в рижской квартире?

— Нет, нет! — трясясь от страха, шепчет Каспар Коцинь. — Мы никуда не собираемся бежать. Мы хотим быть лояльными!

— Это ваше дело, — побледнев, говорит Рихард. — Я думал, что ты посмелее… Единственная возможность исправить собственную глупость: незамедлительно пришить тебя, — говорит Рихард, потихоньку вытаскивает пистолет и тычет стволом в живот Каспара. Делает он это совершенно незаметно, потому что оба они стоят в коридоре возле уборной.

— Если распустишь язык, движение Сопротивления тебя тут же уберет, — шепчет Матус. — Предательство не оплачивается, это ты заруби у себя на носу. В клубной кухне работает несколько ротфронтовцев. Сейчас они внимательно следят за тобой из-за двери. Один лишний шаг и… — Рихард сует пистолет в карман. — Впрочем, ты, может быть, вовсе не такой чурбан, каким кажешься. Продлеваю тебе жизнь на двенадцать часов. Завтра утром сведем концы с концами. А теперь поклянись памятью отца и матери: я буду молчать как могила!

— Буду молчать как могила! — шепчет Каспар. Он бледен и взмок от пота. То ли плакать, то ли смеяться, ничего не поймешь. С трудом заставляет он себя взобраться на эстраду и занять свое место. Матус поднимает кверху раструб тромбона. Почему у него дрожат руки!

В тот вечер музыканты играли просто по-свински: нечисто, неритмично, все время дергаясь. «Ну какой смысл в такой музыке?» — думает виолончелист. Однако тут его вдруг озаряет, и он перемигивается с кларнетистом, который, откинувшись назад, дудит на саксофоне. «Дело-то вот в чем! Матус и Каспар в уборной на брудершафт выпили, дерябнули пол-литра и теперь пьяны в стельку! Дисциплина совсем развалилась. Хоть бы выбраться отсюда поскорее!»

Когда они ехали домой, Каспар чувствовал себя невероятно усталым. То ли плачь, то ли смейся. Ведь он же ничего не смеет рассказать друзьям. А Рихард ждет, что будет дальше. Брякнулся тут же на скамейку прямо напротив Каспара, правую руку держит в кармане, чтобы сразу выхватить. Что дальше-то будет?

Не произошло ничего. Ранним утром, когда музыканты сонно выбирались из палаток и готовились стать в строй, к Каспару подошел Рихард и прошептал ему на ухо:

— Спасибо, все в порядке. Мы уезжаем мосты взрывать. Кажется, ты вчера вечером спрашивал, как выглядят русские ручные гранаты? Я незаметно сунул в вашу палатку зеленый ящик. Они там, можешь взглянуть на них. Только чужим не показывай.