Каспар чуть не задохнулся. Обсудить это дело со своими он не мог, все уже стояли в строю и звали: быстрее, быстрее! И почти сразу же послышалась команда труппенфюрера:

— Шагом марш!

Команда музыкантов быстро двинулась по пыльной дороге в сторону Пинкской церкви, где красовалась большая желтая надпись «Lager Pinkenhof».

«Хоть бы эти гранаты никто не нашел!» — молил судьбу Каспар. Как и всегда в рискованных положениях, он вспомнил лакированную картинку с Марией и Бимбо.

— Ты, пребывающая в моей комнате! Спрячь зеленый ящик и сделай так, чтобы никто не нашел его под скатом палатки. И помоги Рихарду, помоги бедняге Рихарду!

«На бога надейся, а сам не плошай» — гласит поговорка, и эту мудрость усвоила жена мастера сцены Бирона — Наталья, пятидесятилетняя властная химера, менее чем за неделю охомутавшая всю общину несчастных беглецов, укрывшуюся в Аполло Новусе. По важнейшим вопросам она время от времени советуется в своей комнате с несколькими доверенными лицами. На этих совещаниях разрешается присутствовать Ермолаевой, Лиле и чете Урловских, а в отдельных случаях с репетиций «Анны Карениной» вызываются также Элеонора Бока и Тереза Талея. Обе они являются воплощением актерской этики и поэтому ответственны за безответственное поведение некоторых артистов в условиях подполья. Хлопот и неприятностей полон рот! Сколько противоположных характеров свела вместе судьба. Когда увеличивается опасность, то и люди начинают изменяться. Проявляются вдруг такие странные черты характера, которые раньше стыдливо скрывались. Скареды по ночам едят свинину, а веселые девчонки завтра испекут и разделят между всеми последний блин. Юхансон и Эрманис конечно же не захватили с собой продуктов, такое им и в голову не пришло. Если приносят что-нибудь съестное, они говорят спасибо, если не приносят, не говорят ничего. У Натальи есть целый мешок картошки, но она же не может скормить эту бульбу другим, пока со всей определенностью не выяснится, сколько ей самой придется торчать здесь. Комик Вилкин вместе с рабочими сцены и бутафором что ни день, то под газом. Где они раздобывают выпивку? Все это кардинальные вопросы, требующие ясности. Характер Натальи не терпит символики, подтекстов, потока сознания и тому подобного, просто она хочет знать о том, что имеет место в действительности. Чего нет — она и сама видит. А видит она, что общине беглецов скоро нечего будет есть и тогда начнут зариться на ее двадцать буханок хлеба. Она видит: порядок находится под угрозой. До чего же это печально, когда нет порядка!

Проходит два дня, и Наталья, после прогулки по Дерптской улице, приходит к совершенно противоположному заключению. Только отсутствие порядка разрешит все наболевшие вопросы. Вы только взгляните, что творится на свете!

— Да как тут взглянешь? — отговариваются беглецы. — Кроме старух, никто и носа на улицу показать не осмеливается.

Однако же их — Наталью и Урловскую, как ни странно, никто не тронул.

«Уж не потому ли, что они не первой свежести», — думает Эрманис.

Ша! Обе они проделали рейд до Мельничной и обратно. Ой, родненькие, что там делается!

— Ша! — прерывает Урловскую Наталья.

Ей хочется с самого начала рассказать обо всем, что она слышала и видела.

— Одиннадцатого октября, то есть сегодня, закончится отступление всех войск через Ригу. Сейчас в спешном порядке очищают склады и базы, вывозят продукты и другие ценные товары. Но господи боже! Не хватает машин. Никто не думал, что отступление будет таким скоропалительным, никто не верил. А сегодня утром заняты Ропажи.

— Что, Ропажи? Так, стало быть, ждать-то уже недолго! — ликует Вилкин и тут же пускается в пляс, однако остальные его удерживают.

— Набрался с самого утра… Ну-ну, дальше!

— Дальше? Дальше — повсюду грабят. Магазины и склады. Видим: идут по улице нам навстречу старухи, старики, солдаты. Волокут мешки с мукой, целые ящики папирос, бидоны с вареньем. У одного лопнул мешок, сахар белой струйкой течет на тротуар, а прохожие подставляют горсти и сыплют себе в карманы. Одурел народ! Тут же, у нас на углу, в большом продовольственном магазине солдатик забрался на полку и сбрасывает вниз коробки конфет. Гегингеровские ириски, предназначенные только «фазанам». А теперь до них добрался немецкий солдатик. Откуда ни возьмись жандарм — трах! — убивает солдатика. Тогда за коробки конфет начинают драться старухи, и снова — трах! Старухи разбегаются, а жандарм завладевает всем, что валяется на полу.

— А в винном погребке, — пытается вставить слово Урловская.

— А в винном погребке стариков как селедок в бочке! — продолжает Наталья. — Но бочки разбиты, вино хлещет, приходится брести по щиколотку в этой красной отраве… Драка была, пока двое каких-то не стали наводить порядок. Они теперь не позволяют выливать на пол, надо по-честному стоять в очереди. Ну вот и приходят нынче с ведрами, уносят кто куда. На Мельничной немцы подожгли склад потребительского общества, решили не оставлять русским масло. Так ведь некоторые в огонь бросались и все равно вытаскивали его оттуда, один, говорят, сгорел.

— Вот уж дюгнутые! Ради масла в огонь бросаться!

Наталья еще не кончила свой рассказ, как Юхансон и Эрманис, облачившись в театральном гардеробе в самые что ни на есть обтрепанные пиджаки и брюки, каждый с двумя ведрами, потихоньку выскользнули из ворот и, прихрамывая, конвульсивно дергаясь, двинулись в сторону Дерптской. Они изображали врожденное уродство. Настолько убедительно, что в винный погребок их впустили вне очереди.

— Болезнь Паркинсона, — сказал старый фельдшер, следивший за порядком. — При этой болезни вино иногда помогает.

Пример старых воронов вдохновил вечно улыбающихся девиц, которым больше нечего было жарить и варить. Их увлекла игра. Они уже долгое время никого не играли. Надев старые юбки и повязав головы платочками, они отправились грабить. Часа не прошло, как они со смехом приволокли ящик масла, мешок муки, сахар и изюм; при втором их походе магазин уже оказался пуст, но зато была взломана посудная лавка на другой стороне улицы. Там они захватили три кофейника и ночной горшок. Ночной горшок был подарен Вилкину.

Настроение в тот вечер было приподнятое. Казалось, что все опасности уже позади, что с минуты на минуту появятся красноармейцы и вся община Аполло Новуса выйдет на улицу приветствовать освободителей. Никому уже не хотелось забираться в свое убежище, особенно после того, как, расположившись в подвале, Юхансон стал всех оделять вином. Девушки громко хохотали в кухне, поскольку к смертельной опасности они относились без всякого пиетета. Вилкин затянул песню «Подайте чашу сладкого вина, подайте мне!» Ша!