- Прекрати копать, - воскликнула я. - Ты не можешь есть эти кости.

- А вот и могу. Смотри, - донёсся приглушенный голос.

- Нет, я имею в виду, тебе не разрешается их есть, - пояснила я.

Он меня проигнорировал. Грязь продолжала лететь, быстро образуя за ним кучи.

- Шазам, я серьёзно. Ты обещал подчиняться моим правилам. Моим ожиданиям, - напомнила я, используя его частую высокопарную манеру говорить, - решёткам на твоей клетке.

Зарывшись головой в грязь, он произнёс приглушенным голосом:

- То было тогда. А это сейчас. Тогда у меня не было дома.

- Шазам, - произнесла я предостерегающим тоном, который он, как я знала, ненавидел. Но которому внимал.

Наполовину втиснув пухлое тельце в яму, мой Адский Кот застыл и медленно выбрался - чрезвычайно неторопливо и неохотно - и сердито посмотрел на меня. Пыль покрывала его широкий нос, серебристые усы и липла к длинной серебристо-дымчатой шерсти на груди. Он крепко чихнул, облизнул нос, затем потёр его свирепой лапой.

- Но это же кости, рыжик. Они уже мертвы. Я их не убиваю. Ты сказала, что я не могу никого убивать. Ты не говорила, что я не могу есть вещи, которые мертвы, - его глаза прищурились до фиолетовых щёлок. - Ты боффлескейтишь твои ожидания. Ты боффлескейтишь мою голову. Кто вообще так поступает?

Слово «боффлескейтить» мне было не известно - у него таких было много - но я интуитивно угадала значение.

- Эти кости другие. Они важны для людей. Мы хороним их в определённых местах не просто так.

Он ответил медленно и аккуратно, как будто обращаясь к полному идиоту.

- Я тоже. Чтобы их легко было найти, когда я проголодаюсь.

Я покачала головой, губы растягивались в улыбке.

- Нет. Это кости людей, которые нам дороги, - я показала на тёмные силуэты надгробий, тянувшихся на акры вокруг нас. - Мы не едим их, мы хороним их, чтобы...

- Но с ними никто ничего не делает, и они гниют! - заголосил он. Плюхнувшись на ляжки, он распластал передние лапы на пухлом белом животе. - Ты даёшь кости. Я нахожу кости. Одно и то же. Хоть одна хорошая причина, почему я не могу их есть, - потребовал он.

Я подумывала попытаться объяснить ему человеческие похоронные ритуалы, но многие наши традиции оставались для него непостижимыми. Кость была костью, и просто костью. Доказывание ему, что это кладбище костей имело эмоциональную и духовную привязанность для людей, в отличие от коровьих или свиных костей, которые я иногда ему приносила, могло занять всю ночь и оставить его в том же недоумении, в каком он пребывал в начале. А я вымотаюсь.

Я дала ему единственный ответ, который срабатывал в такие моменты. Ответ, который я в детстве ненавидела.

- Потому что я так сказала.

Он встал в полный рост, выгнул спину и зашипел на меня, обнажая острые клыки и длинный язык с черным кончиком.

Я зарычала в ответ. С Шазамом я не осмеливалась сдаваться или говорить «только одна кость, только в этот раз», потому что в его понимании если правило могло быть нарушено один раз, то это больше не правило и никогда им не будет. Если, конечно, это не приносило ему выгоды.

Его глаза превратились в кремний.

Мои застыли в изумрудный лёд.

Он полоснул меня взглядом уничижительного упрёка.

Я сменила тактику и освежевала его выражением порицания и разочарования.

Его фиолетовые глаза расширились, как будто я его ударила. Он драматично задрожал, опрокинулся, упал на спину и начал рыдать долгими икающими всхлипами, прижимая лапы к глазам.

Я вздохнула. Вот он, мой лучший друг - последний из существующих Адских Котов. Могущественный, часто непостижимо гениальный, большую часть времени он был безумно эмоциональной размазней. Я его обожала. Иногда, когда он как лесной пожар метался между диким зверем и невротиком, так интенсивно чувствуя каждую грань его жизни, я видела себя ребёнком – с которым невозможно справиться.

Большую часть моего детства меня держали в клетке.

Я не держала клетки и никогда ей не обзаведусь.

Я прошла по влажной траве, опустилась рядом с рыдающей косматой химерой с чертами иберийской рыси и податливой ленивой осанкой коалы, и подтащила пятидесятифунтового зверя к себе. Как только я его коснулась, он завыл в знак полного поражения и начал рычать, затем замер неподвижно, грузно и непостижимо тяжелее. Все четыре лапы прямо торчали в воздухе, острые черные когти удлинились, позвоночник окоченел - проще было бы затащить себе на колени враждебно настроенную гиену.

Он перестал рычать ровно настолько, чтобы рявкнуть:

- Не трогай меня. Найди своё собственное измерение. Ты сжимаешь моё пространство, - затем он рухнул поперёк моих ног, и его голова запрокинулась. - Расчеши мне шею, она снова спуталась, - заныл он.

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться; чувства Шазама в таком состоянии легко задеть. Ногтями я причесала густую шерсть на его подбородке, косматую шею и вокруг ушей, пока не услышала в его груди низкое, удовлетворённое урчание.

Мы разлеглись на траве кладбища за аббатством Арлингтон, под кобальтовым небом, мерцающим звёздами из розового золота и полной янтарной луной, и наслаждались моментом. Стояла середина марта, но густо расцветшие бархатные маки покачивали головками в близлежащих урнах, а экзотические вьющиеся розы украшали могилы, пропитывая ночной воздух неуловимыми ароматами Фейри. Ночная симфония сверчков и жаб наполняла воздух.

Климат Дублина сделался нехарактерно мягким после того, как в прошлом ноябре королева Фейри использовала Песнь Созидания, чтобы исцелить наш мир. У нас не было зимы; долгая, плодородная весна как по маслу перешла в необычайное лето, забрызганное яркими цветами Фейри и новыми видами растений.

В моей жизни было мало покоя. Я склонна была оказываться впутанной в одну мелодраму за другой, но за исключением разбитого сердца, которое не исцелялось по предпочтительному для меня расписанию, жизнь была хорошей. У меня был Шазам, у меня были друзья, я исцелюсь, а затем ждал бесконечный потенциал новых приключений.

В конце концов, Адский Кот приоткрыл лавандовый глаз и взглянул на меня. Я задержала дыхание. Теперь в его взгляде не было ничего дикого или невротичного, лишь древняя мудрость, помноженная на отстранённое, безвременное-как-звезды терпение. Я научилась внимательно слушать, когда он вот так на меня смотрел.

- Останки того, кто протанцевал с тобой в любовь - в земле, Йи-йи. Вот почему ты не хочешь, чтобы я ел кости. Делай то, зачем пришла. Я буду охотиться лишь на вкусных ночных мотыльков, - усмехнувшись, он добавил. - И я буду убивать, как ты - с любовью, - он вскочил с моих колен подозрительно грациозным рывком, учитывая массу его тела, и быстро ускакал во тьму за могилами.

Я закатила глаза, когда он исчез. Меня обучили убивать в возрасте девяти лет. До того я убивала без обучения. Вскоре после того, как я спасла Шазама с планеты Х, он спросил, насколько мои убийства отличались от убийств, которые я ему запрещала - помимо того, что я тратила еду, не питаясь своими жертвами. Я сказала ему, что когда убивала, это делалось не с ненавистью, некогда пылавшей в моем сердце, а с любовью к миру, который я пыталась защитить. Я делала это лишь при необходимости, максимально быстро и милосердно. Убийство с жестокостью в сердце, или хуже того, с полным отсутствием эмоций, делало тебя убийцей, банальным и простым. Убийство, потому что так нужно сделать, потому что не было другого пути и потому что это правильный поступок, делало тебя необходимым оружием.

Делай то, зачем пришла. Я не была уверена, что это. В этом мрачном мемориале мёртвых за аббатством Арлингтон не осталось ничего от Танцора. Я находила эту мысль ужасающей - что его сущность может быть поймана в коробку, похороненную в земле. Когда я умру, кремируйте меня и развейте к звёздам.

И все же я поднялась на ноги, обошла ряд низких оградок и широких клумб, и встала в изножье его могилы.

Время ускользало; четыре месяца назад я поцеловала холодные губы Танцора и закрыла крышку его гроба.