— Здравствуйте, люди добрые! — поприветствовал я публику. — Мы — из бригады «гинекологов», что живёт в Пекине, на Вест-Блот. Ищем тут кой-кого. Из вас, баранов, по-русски кто-нибудь понимает или вы, как чурки безмозглые, только глазами хлопать умеете?

— Все понимают, — отозвался самый представительный из четвёрки с бумерангом в руке и зловещего вида кистенём на поясе, — хотя у нас говорят по-английски, но вы наши гости и можете говорить как угодно.

— Кто у вас главный «капо»?

— Нашего почтенного «капо» — да будет благословенно его имя во всех полусферах, периодах и циклах — зовут Марцинкус Падль. Именно его попечением мы живы и замечательный Коррехидор богатеет день ото дня! — неожиданно выспренно изрёк обладатель кистеня и бумеранга.

— А мы можем с ним поговорить?

— Я доложу о вашем прибытии. Если господин уже встал ото сна, то он выйдет к вам. Можете подождать его в нашем баре.

Последовал приглашающий жест в сторону площадки со скамьями, мангалом и рядом бочек.

Мы прошли в указанном направлении, сели за крайним столом и попросили бармена принести местного пойла, которое, как оказалось, носило красноречивое и многообещающее название: «мочегонное светлое». Заплатив за этот мутный, пахнувший помойкой, напиток шесть УРОДов, мы попробовали было поговорить с барменом, но из затеи нашей ничего не вышло: выразительная жестикуляция и открытый рот продавца выпивки со всей очевидностью убедили нас в отсутствии у последнего языка. Похоже местный босс Марцинкус Падль не без умысла поставил безъязыкого человека на столь ответственный пост — теперь «капо» мог быть уверен в том, что бармен не скажет о нём ни единого лишнего слова даже за самые щедрые чаевые.

Разместившись за столом с краю, мы отставили каменные кружки в сторону, даже не притронувшись к ним. Никто не знает как здесь принято встречать незнакомцев и что подмешивать в их питьё. Хотя на Даннеморе вроде бы не было сильных наркотиков, но ведь можно свалить человека и банальным ядом; с точки зрения местных жителей у нас было что взять, хотя бы ту же лодку с ионной батареей, так что бдительности терять не следовало.

С площадки открывался прекрасный вид во все стороны. Высота её над уровнем океана составляла метров тридцать, вряд ли меньше. Так что, глядя в одну сторону, можно было видеть бескрайнюю водную гладь, а если поглядеть в другую, то взору открывался громадный зелёный массив, уходивший к горизонту. Скала была высока, так что кроны деревьев шумели где-то ниже наших ног. Что ж, несмотря на общее убожество обстановки следовало признать, что место для поселения оказалось выбрано аборигенами на редкость живописное.

— Ты этого Падля знаешь? — спросил я Серёжу Лазо, пока мы сидели перед полными кружками.

— Нет, в мою бытность тут был за главного другой гнус… Сракидоном звали, — вздохнул потомок китайцев. — У «капо» здесь жизнь переменчивая: сегодня он народ прессует, а завтра, глядишь, уже его собственную прямую кишку энергично рихтует какой-нибудь новобранец. «Цивилизаторы» каждый месяц энергичных ребят сюда засылают, так что «капо» меняются тут быстро и часто. Ротация называется. Как в шахматах. Ты играешь в шахматы, атаман?

— В шахматах это называется «рокировка». А ротация — это в роторных машинах, — авторитетно поправил я собеседника. — Что же касается шахмат, то я это баловство не уважаю. Исключение делаю только для силовых шахмат.

— Никогда о таких не слышал. — признался Лазо.

— Есть такая модификация шахмат на планете Крынинг. При постановке шаха можно снять с доски любую фигуру и, действуя ею, как кастетом, провести атаку противника. Фигурки непростые, из иридия: пешка — два кило весит, ферзь — шесть с половиной. Нормальный такой кастет, в принципе, можно и убить, сие, кстати, правилами не возбраняется, а напротив даже, поощряется и приветствуется. После атаки фигура на доску уже не возвращается. Ты бы видел их чемпионаты: редкая партия длится больше десяти минут! Разрешены все удары, а также добивание противника. Технический нокаут — это редкость, в основном валят «вчистую». Вот это шахматы, я понимаю! Сочетание интеллекта и мужества. Никто, правда, в шахматы толком играть не умеет, обычно учат первые десять ходов, типа, «е-два» — «е-четыре» — «урокен» в челюсть — обратный «маваси» в затылок. Зато народ дерётся шикарно, за что всяческая ему уважуха! Кровавые сопли и выбитые зубы по всему татами, в смысле — по всей шахматной доске! После чемпионата печень можно сразу выбрасывать на помойку ввиду её полной неработоспособности. И имплантировать новую. Кстати, пересадка печени, челюстей и гендерных органов включается в обязательный перечень минимальной оплаченной страховки спортсмена.

Я не успел закончить красочное описание: на площадке появился крупный мужчина неопределённого возраста — ему можно было дать от тридцати до семидесяти лет. С крепкими руками слесаря, маленьким плешивым теменем и непропорционально большой и тяжёлой нижней челюстью, он забавно переваливался на кривых ногах. В ночи такой тать мог сойти за поедателя детей, на свету же он производил впечатление истинного забулдыги. Его мешковатый синий рабочий комбинезон — как я успел заметить, это была одежда всего местного контингента — украшала широкая колба из небьющегося хризолита, подвешенная к пуговице платиновой цепью. Использование инструмента из химической лаборатории в качестве элемента одежды имело определённую смысловую нагрузку: в колбе, залитые каким-то консервантом, лежали четыре человеческих глазных яблока. Думаю, настоящих.

На плечи этого дивного образчика кабаньей породы была наброшена какая-то кожаная накидушка, то ли плащ, то ли банальное одеяло — уж даже и не знаю! Когда кривоногий обладатель тяжёлой челюсти подошёл поближе, я разглядел на этой накидке бледно-голубые рисунки, не иначе, как татуировки. У меня появилось стойкое подозрение, что сия странная деталь туалета сделана из дублёной человеческой кожи.

Что ж тут сказать! Если человека назвали Марцинкусом Падлем, именно так он и должен выглядеть. Как и положено большой сволочи, местный «капо» вышагивал во главе представительной банды рыл, эдак, с дюжину. Разноформатные хлопцы, по преимуществу кряжистые и мускулистые, в визитках, судя по всему, никогда в своей жизни не нуждались: их лица, лишённые даже малейших потуг на отражение мыслительных процессов, характеризовали малопочтенных ребят лучше и красочнее любой визитной карточки. Если Марцинкус выступал без оружия, то его рыловороты не таясь тащили разнокалиберные мачете и короткие копья, не иначе, как разновидность дротиков. Воинство таращилось на нас откровенно недружелюбно, Марцинкус, напротив, улыбался широко и насквозь фальшиво.

Я поднялся из-за стола навстречу забавной процессии и, встретившись глазами с «капо», поприветствовал его кивком головы. Краем глаза я видел, что Сергей Лазо тоже встал. Мне как гостю, надлежало представиться.

— Мы прибыли из Пекина, расположенного на Уэст-Блот. — начал я. — Нас послала бригада «гинекологов», так мы именуем сами себя. Зовут меня просто: Тренкеджукес Стратозвонис, а напарника моего ещё проще: Айдзувакамацу Танегасима-Мияки. А ещё меня называют «Раз», а его «Два».

Улыбка «капо» сделалась ещё шире:

— Далеко же вас занесло! А я — Марцинкус Падль — живу тут потихоньку, никого не трогаю, ребятам — вон! — помогаю…

Последовал кивок в сторону вооружённого мачете конвоя.

— У нас к вам дело, господин Марцинкус, — я заговорщически понизил голос. — Мы вас отблагодарим, если вы нам поможете.

— Что ж, давайте поговорим, ребятки, — «капо» жестом указал на стол и скамьи, стоявшие рядом с теми, на которых мы сидели прежде. Я отметил то, что Марцинкус не стал садиться на наши места и понял, что забулдыга не лишён определённой предусмотрительности. В самом деле, а вдруг мы ему под зад накидали кнопок?

Церемонно опустившись на занозистые скамейки, мы выдержали многозначительную паузу, после которой я сделал комплимент главному ублюдку: