Предложил две тысячи фунтов предоплаты и двадцать процентов от выручки. Я уже годами ничего не писал, Гарри. Я был совершенно разорен и погрязал в долгах, а посему не мог себе позволить отказаться. – Он мрачно хмыкнул. – Как там говорил Мольер? Писательство сродни проституции? Так оно и есть.

− Что ж, если это так, как думаешь, сможешь поблудить достаточно долго, чтобы написать роман и для меня?

Себастьян недоверчиво уставился на издателя.

− Тебя все это забавляет, − обвиняющее заключил он. – Эта женщина разнесла меня в пух и прах и, вполне вероятно, уничтожила все шансы моей пьесы на успех, а тебя это веселит.

Гарри не стал отрицать: − Ты меня в этом винишь? По мне, так ты получил ровно то, чего заслуживаешь. Качество твоих работ стало ухудшаться с тех пор, как ты отправился в Италию. Писал ты быстро, но содержание страдало. Каждый роман, каждый рассказ становился чуть легче, чуть мельче, пока я не перестал узнавать тот блестящий талант, который впервые опубликовал восемнадцать лет тому назад. Я пытался тебя предостеречь. Пытался сказать, что стоит попридержать коней. Отправлял тебе письмо за письмом, но ты не слушал. Не обращал внимания на мои просьбы внести исправления и не оставлял мне иного выбора, кроме как публиковать твои работы в первозданном виде, дав критикам повод не оставить от них камня на камне. Что они и принялись делать с утомительным постоянством.

− Гарри… − Продажи твоих последних книг неуклонно падали, − перебил Гарри, не дав ему закончить. − Последний роман был обещан мне еще три года назад, роман, за который тебе уже частично заплачено, но я до сих пор не увидел ни единой страницы рукописи. Но, несмотря на то что твоя карьера шла ко дну, ты, судя по всему, весьма приятно проводил время в Венеции. Я слышал обо всех этих гулянках, женщинах и совместных с Сент-Сайресом эскападах по городу… Себастьян застыл, опасаясь самого худшего.

− Что он тебе рассказал?

− Можешь отдать парню должное. Он ничего не рассказывал. Но ему и не нужно было, Себастьян. Об этом писали во всех скандальных газетенках, включая мою. Я прочитал о твоих подвигах в собственной проклятой газете. И как я уже говорил, неоднократно писал тебе о своих тревогах, но не получал ответа. Ты даже не потрудился ответить, когда я телеграфировал тебе о том, что женился и что мы с женой собираемся в наш медовый месяц посетить Флоренцию, потому как я хочу познакомить ее с тобой.

− Тебе требовался лишь предлог, чтобы увидеться со мной, потому что тебе нужна была чертова книга, − парировал Себастьян.

− Именно, а вовсе не потому, что мы вроде как друзья.

Себастьян резко втянул воздух, эти слова подействовали на него, словно удар хлыста.

− Вообрази мое удивление, − продолжал Гарри, – когда навестив твой пансион во Флоренции, я обнаружил, что ты там больше не живешь.

Совершая осмотр местных достопримечательностей, я выяснил, что ты уже несколько месяцев, как отправился посмотреть Швейцарию.

− Отправился посмотреть? Ради всего святого, я же не шлялся по европейским столицам, словно какой-нибудь благоговеющий американец с «Бедекером»[1]!

Я… − Он умолк, потому как вовсе не намерен был выкладывать издателю причину, приведшую его в Швейцарию. Но прежде чем он успел придумать другое правдоподобное объяснение, Гарри заговорил вновь.

− Я знаю, чем ты там занимался.

− В самом деле? – спросил Себастьян в то время, как разум его пытался это опровергнуть.

« Ты не знаешь, − думал он. – Не можешь знать. Никто не знает».

− Твоя тетушка оказалась весьма добра и объяснила, что ты чувствуешь себя превосходно, отсиживаясь в одном альпийском домике и работая над книгой.

Себастьяна затопило чувство облегчения. Конечно же, тетя Матильда. Она знала лишь то, о чем он сам ей сказал, и, принимая все за чистую монету, передавала эти сведения его знакомым и друзьям.

− Но прошел еще один год, − продолжал Гарри, − а потом еще один, и еще, и что же, я так и не получил от тебя ни книги, ни весточки. Единственной причиной, по которой я знал, что ты еще не умер, была Матильда, уверявшая меня, что ты действительно работаешь над рукописью. И вот, прошлой осенью, на одном балу мне посчастливилось встретить Ротерштейна. Представь мое удивление, когда от него я узнал, что в апреле в «Олд Вике» ставится твоя новая пьеса. Будучи в Швейцарии, ты вовсе не писал обещанный мне роман. Ты писал пьесу для него.

− Но я… − И теперь, по прошествии всего, ты влетаешь сюда, полный праведного негодования, прерываешь меня посреди встречи, чего-то требуешь и жалуешься на свой чертов низкий доход? Прости, если я не сумел в должной мере тебе посочувствовать.

С этим Себастьян не мог поспорить. Все сказанное было правдой, и его издатель обвинял его куда меньше, чем он заслуживал. Обида померкла, оставив лишь ужасное чувство беспомощности. Он подался вперед, с размаху поставил локти на край стола и потер лицо ладонями.

− Я написал эту пьесу еще до отъезда из Италии, − пробормотал он, оперевшись о руки лбом. – Я ничего не писал в Швейцарии.

− Тогда какого дьявола ты там делал?

Приподняв голову, Себастьян взглянул на Марлоу. Он не мог рассказать ему о своем пребывании в Швейцарии – о том долгом, мучительном отвыкании от кокаина и последовавшем за ним упадке творческих сил. О тех бесконечных часах, когда он сидел, уставившись на чистый лист бумаги, не чувствуя ни единого проблеска вдохновения, а лишь отчаянную жажду наркотика, которого не мог более получить. О том, как от отчаяния пытался отвлечься на что-то другое – карабкался на горы, пересекал ущелья, учился ходить на лыжах и снегоступах. Черт побери, даже учился доить козу. Что угодно, лишь бы забыть о кокаине, единственной вещи, позволявшей ему с легкостью писать.

Пришло время взглянуть правде в глаза, не так ли? Он выпрямился в кресле.

− Я закончил пьесу три года назад, и это последняя написанная мною вещь.

После я пытался, но все без толку. Гарри, я больше не могу писать.

Взгляд Гарри был задумчив и не лишен сострадания.

− У всех писателей случаются периоды застоя. В твоем случае он вполне объясним. За короткое время ты проделал огромную работу. Это временно, Себастьян. Это пройдет.

− Нет, Гарри. – Пытаясь писать без кокаина, он чувствовал себя тонущей в патоке мухой. – Эта пьеса, эта глупая, скучная пьеса будет последним, что я напишу. Я устал. – Он откинулся на спинку кресла. – Я так чертовки устал.

Гарри сцепил руки на столе.

− Я никогда не даю советов своим авторам, потому что обычно это пустая трата времени. Но тебе я все же скажу. Для разнообразия пойди мне навстречу и прими его. – Он умолк, а когда заговорил вновь, голос его был столь серьезен, что Себастьян просто не смог пропустить слова друга мимо ушей. – Прекрати бичевать себя из-за нескольких недотянувших до совершенства рассказов.

Перестань идти на поводу у своих сомнений. – Он откинулся на спинку кресла.

– Хватит избегать печатной машинки. Сядь и начни работать. История придет к тебе.

− Нет никакой истории. И я не собираюсь ее придумывать. Как понимаешь, это проблема. Мне просто-напросто на все плевать.

− Себастьян, преодолеть подобное можно только действием. Нужно сидеть каждый день и писать. И даже если сюжет кажется ужасным, а так, давай будем честны, кажется всегда, все равно нужно писать. Одно слово, затем другое, и еще, пока не получится книга.

− Черт побери, дружище, ты глухой? Нет никакой книги. Я вообще не собираюсь ее писать. Мне больше нечего сказать.

− Писателю всегда есть, что сказать. Ты просто недостаточно просидел за пишущей машинкой, чтобы понять, что именно. – Он с задумчивым видом нахмурился. – А ты никогда не подумывал взять напарника? Работать с другим автором?

− О нет. – Себастьян покачал головой. – Нет, нет, нет. Я не стану соавторствовать. Написание книг – такая вещь, которой нужно заниматься в одиночку.

− Тебе и не придется соавторствовать. Послушай меня минутку, − добавил он, увидев, что Себастьян вновь приготовился возражать. – Знаю я вас, писателей.

Знаю, как вы доходите до такого. Вы садитесь работать, это тяжело, вы стараетесь, потом бросаете. Пытаетесь снова, это еще тяжелее, и опять бросаете.

С каждым разом становится все труднее сесть в это кресло. Подобно плесени, уныние потихоньку берет свое, а когда ты это понимаешь, оказывается, прошли годы, а ты так ничего и не написал.

− Спасибо за повторное описание последних лет моей жизни.

Гарри пропустил его слова мимо ушей.

− Напарник станет вдохновлять тебя не бросать попыток, следить, чтобы ты не сбегал при первой трудности, и поможет увидеть хорошее в работе, которую сам ты считаешь никудышной. Ты сделаешь то же самое для него. Вдвоем вы сможете критиковать друг друга и советоваться, подбрасывать идеи, когда кто- нибудь из вас зайдет в тупик, и все такое.

Себастьян знал, что многие писатели прибегают к помощи коллег, но сам он был сделан из другого теста. Для него писательский труд был тяжким, требующим сил, одиноким восхождением, восхождением, на которое у него более не осталось сил. В конце концов Гарри придется это принять.

− Мне не нужен напарник. – Себастьян вытащил часы. – Что мне действительно необходимо, − продолжил он, стараясь, чтобы голос звучал беспечно, хотя сам он был весьма далек от этого чувства, − это ланч.

Казалось, Гарри его не слышал.

− Это должен быть кто-то, кого ты не сможешь запугать, − произнес он, по всей видимости, до сих пор увлеченный своей идеей. – Кто не станет сбегать, сломя голову, подобно испуганной мыши, всякий раз, как ты выйдешь из себя.

Это уже начинало раздражать.

− Я не выхожу из себя! – Насупившись, Себастьян сунул часы обратно в карман жилета. – Так ты хочешь пообедать со мной или нет?

− Пообедать? – На секунду Гарри непонимающе уставился на него, затем потряс головой, словно стряхивая оцепенение. – Да, разумеется, − проговорил он, вставая. – Всенепременно.