- Настя! Настенька! Беги!

Поспешно захлопывались открытые по случаю жары окна.

- Это он, - подумала Туська. - Это он, предатель! - и бессильно погрозила кулаком спрятавшемуся за кронами высоких тополей дому. Хотелось плакать и очень хотелось есть. Туська с тоской вспомнила о теткиных борщах, которые так презирала, и сглотнула слюну. Побренчала в кармашке мелочью. Хватит на пирожок. И на переговорный пункт.

Ей повезло: никто не стал особо приглядываться, и автомат оказался исправным, сработал с первого раза, но услышав в трубке знакомое "Але!", Туська разрыдалась.

- Ника! Что там? Что там такое?! - басовито вмешался отец и, похоже, забрал у мамы трубку. - Ничего не слышно.

В мембрану подули и постучали:

- Анастасия, это твои фокусы? Анастасия!

Туська так ничего и не сказала, потому что какой-то парень стал пристально всматриваться в нее через стекло. Аккуратно повесила трубку на рычаг, вытерла слезы. Что делать?

Сельма, подумала она. Хорошо, если Сельма в городе. Парень утратил к Туське всякий интерес, но и она забыла про него, едва оказавшись на улице. Влезла в полупустой троллейбус, прикорнула на пыльном теплом сиденье. Сельма вела у них эстрахорнский, а еще театр, и походы - все-все-все. И не надевала на себя "маску стервы", как выражается психологица. К ней можно было прийти с любым, она понимала.

Туська едва не прозевала остановку, выпрыгнула в последний момент, подумала, что это плохо, ее могли заприметить, но потом решила, что все слишком сонные от жары, чтобы обращать на кого-то внимание. Прижала руку к животу, который холодило зеркальце, и ей стало спокойнее.

Сельма открыла, сказала обычным голосом:

- Настя? Очень хорошо. Проходи.

Но в глубине длинных глаз поселилось удивление.

- Я обедаю. Будешь?

Туська быстро закивала.

Смывая с рук земляничную пену и вытирая их розовым махровым полотенцем, она изумлялась, что ничто не изменилось, что все та же ласковая и покойная жизнь вокруг и отчего же ей хочется спрятаться, забиться в угол, и те двое в форме, оторвавшие тетку от перил, а Гематоген... Минька его покормит, или забудет, он ненадежный, этот Минька...

- Сельма, тетю арестовали!

Она рассказывала, глотая слезы и путаясь в словах, а Сельма слушала, знакомо подпирая рукой подбородок, и в ее глазах виделись Туське внимание и сочувствие.

Туська кончила и замолчала. Сельма положила ей руку на плечо, и Туська стерпела - Сельме позволялось многое. А больше всего хотелось уткнуться в горошковый халатик и, чувствуя себя под защитой, заплакать. И оттого слова Сельмы были, как удар.

- По-моему, ты должна отдать зеркало.

Туська молчала, приоткрыв рот. А Сельма говорила, и слова ударяли, как молоточек по шляпка гвоздей.

- Понимаешь, иногда так бывает. Это долг, и ничего не изменишь. Ты уже взрослая, ты должна понимать, что жизнь человека дороже зеркала.

- Но это несправедливо! Я не больная, и она не больная. Я докажу!

Она стряхнула руку Сельмы, вскочила.

- Ты веришь мне?

- Я?.. Да-а..

- Тогда послушай. Тетю надо спасти. Правильно?

Туська покорно кивнула.

- А для этого надо вернуть зеркало. И чем скорее, тем лучше. Объяснишь, что маленькая, перепугалась...

- Я не маленькая!

Сельма тряхнула плечом:

- Неважно. Если хочешь, я позвоню, все объясню. Прямо сейчас.

Она направилась к прихожей.

- Нет!

Когда Сельма обернулась, в глазах было все то же холодное удивление:

- Ты не хочешь? Но так нужно!

- Кому - нужно?! - она кричала на учительницу, которую любила... когда-то любила, уточнила Туська, в прошлой жизни. Которой нет. - Кому нужно-то? повторила она тише. - Кому?

- Твоей тете. Чтобы ее выпустили... из изолятора. Ведь ты ее любишь?

Туська проглотила комок:

- Но ведь оно последнее. В городе. В стране. А может, на земле.

- Ты в это веришь?

- А вы... верите, что зеркала несут зло?

Она смотрела в коричневые глаза Сельмы и думала, что будет, если та солжет.

Или ничего не будет, потому что взрослые всегда лгут, а им никогда ничего не бывает? Даже самые лучшие...

- Я не знаю. Честное слово, не знаю. Но надо позвонить. Так будет лучше...

- Оно красивое. Из Юр-Тогосского серебра. Очень старое.

- Мне хотелось бы посмотреть, - сказала Сельма тихо. - Можно?

- У меня его нет, - легко солгала Туська. - Я его спрятала. За гаражи. Принести?

В глазах Сельмы что-то мелькнуло.

- Нет. Тебе опасно. Я сама. Только ты объясни подробно, где искать. А сама жди меня. Поешь. После позвоним. Ведь тебя будут искать. Вечером объявят по "ящику". И фотография у них наверняка есть. А ты не сможешь долго прятаться.

Туська кивнула. В этом Сельма была права. И все равно она сдаваться не

собиралась.

- Ну, я пошла.

Туська подождала минут пять после того, как хлопнула дверь. Суп, пусть и остывший, пах так, что голова шла кругом. Но Туська не стала есть, взяла только кусок хлеба и, на ходу запихивая в рот, вылезла в окно.

Толстый мальчик шел по улице и уплетал мороженное - со вкусом и знанием дела - выедал сливочную начинку, подольше сберегая шоколад. У Туськи слюнки потекли. Если мальчишка так произдевается еще минуту, она выскочит, стукнет его и отберет мороженое. Но мальчишка ушел. Зато к кустам, где она пряталась, подошел пес и стал нюхать воздух.

- Кыш-ш, - зашипела на пса Туська. Не хватало еще, чтобы прибежал хозяин узнать, что его скотина унюхала. Пес, обиженно понурясь, отошел. В кустах было сыро, грызлись комары. Но Туська просто не решалась подняться в квартиру родителей: вдруг их тоже... изолировали... как тетю. Арестовали, поправила она себя, пусть взрослые лгут и притворяются. А она не станет. Назло всем! И тут из подъезда вышла мама. Отец вел ее под руку, рассказывая что-то, мама улыбалась.

Туська медленно поднялась навстречу. Не кинулась, как всегда, не повисла с визгом, забывая, что взрослая. Ждала.

- Анастасия, - сказал отец. - Нас предупредили, что ты можешь появиться. Идем.

У Туськи дрогнули губы.

- Куда?

Отец (совсем как Антошка) пожал плечами:

- Домой, конечно. Поешь, помоешься. Ты безобразно грязная.

- А меня арестуют?

Брови отца поползли вверх:

- Арестуют? С чего ты взяла? Разумеется, тебя посмотрит врач. Мало чего ты могла подцепить за неделю...