Машенин аж на цыпочки встал: «Вы с кем разговариваете? Не можете лечить больного, так и скажите. На берегу я вам дам соответствующую характеристику!..» Представляете?! Мне, врачу с двадцатилетним стажем, этот невежда угрожает характеристикой? Да я плевать хотел… «Прекрасно, говорю, знаю, с кем имею дело. Извольте выйти вон из каюты!..» Словом, написал рапорт и пошел к капитану. А у него этот Поленыч, извините, старпом сидит. «Будьте любезны, доктор, прочтите!» И протягивает мне дисциплинарный устав. Там отчеркнуто: первому помощнику, как и капитану, подчиняется, мол, весь личный состав судна… Верно, Машенин успел нажаловаться. «Может, говорю, первый помощник будет и больного лечить?..» — «Нет, вы врач — вы и лечить будете. Оснований для паники нет — сами говорите, температура у него нормальная…» — «Да что вы, говорю, понимаете в температуре? Я ведь вам не указываю, куда вести судно!..» Тут капитан, не хуже вашего стал меня успокаивать: «Мы, говорит, сообщили диагноз в Ригу и запросили «добро» на заход в ближайший порт». Как будто из Риги виднее, что с больным делать!.. А сегодня утром, представляете, стал я делать внутривенное вливание, вижу — в иллюминаторе физиономия Машенина. Подглядывает, мерзавец… Начитался детективов о врачах-убийцах, вот и проявляет бдительность!..

Как и предсказывал доктор, к вечеру третьего дня состояние Уколова резко ухудшилось, температура поднялась до тридцати девяти с половиной.

После ужина в каюту стармеха набилось полно народу. Сначала пришел акустик «послушать радио». Потом — подтянутый, невозмутимо вежливый электромеханик Гарайс «сменить неисправный вентилятор». За ним прямо с вахты в солдатских башмаках на босу ногу, в засаленной куртке ввалился старший моторист Мулин, потом — четвертый механик Элдарис и слесарь-наладчик Покровский. У каждого в глазах один и тот же вопрос.

Когда в дверях появляется круглая физиономия Караваева, стармех не выдерживает. Схватив для чего-то кепку, он уходит разговаривать с капитаном.

В ожидании хозяина Элдарис достает из шкафа с документацией схему отопительных систем, Караваев берет папиросу из лежащей на столе коробки «Казбека» и, вытянув больную ногу, устраивается на диване. Мулин пододвигает к себе стопку старых «Огоньков» и принимается рассматривать фотографии. Покровский заглядывает ему через плечо, сопровождая каждый женский портрет своими комментариями. Гарайс задумчиво вертит на пальце тонкое обручальное кольцо и, облокотившись о приемник, слушает звуки, извлекаемые из него акустиком.

Хриплое пение Армстронга сменяется вальсами Штрауса, дерганые джазовые синкопы — колоратурным сопрано.

— Да вырубите вы эту шумовую аппаратуру, — говорит Караваев. — Лучше я вам байку расскажу. Жили-были в одном управлении стармех с капитаном. На одном СРТ в море ходили, селедку ловили. Вместе кашу хлебали, план выполняли. Может, до сих пор они вместе служили бы, если б не прыщик, что в один прекрасный день поперек горла стармеху стал.

Поначалу он — ноль внимания: какой там прыщик, когда селедка идет! Но прыщик растет себе и растет.

Как вам, братцы, известно, СРТ — не «Есенин», доктора на нем нет. Порылся стармех в походной аптечке, принял лекарство. «Дело, брат, плохо — сам видишь, я уж и глотать не могу!» — «Хорошо, — отвечает ему капитан, — вот груз доберем и бегом на базу. Даст бог, обойдется!» А было им до базы, братцы, не больше полутора суток ходу. Ладно.

Назавтра вышла вся команда на подвахту — сельди было много. Только один капитан в рубке да стармех — в машине. Сидит он себе в машине и чувствует: вот-вот упадет. Еле добрался до переговорной трубы. Хочет сказать и не может — голос пропал. Ладно.

Забежал моторист его проведать. Нацарапал стармех записку: «Не до груза, брат, давай не базу!» И послал капитану. А сам ждет у трубы. И слышно ему — чертыхнулся капитан, но ничего не ответил.

Только следующим утром, когда набрали груз, повел капитан свой логгер на базу. Лежит стармех у себя на койке, родных вспоминает. Но тут прыщик, на счастье, возьми и прорвись. Ладно.

Подошли они к базе. Поднялся стармех, вещички свои собирает. Распахнулась дверь — капитан на пороге. Увидел, что стармех на ногах, обрадовался: «Ну вот! Я ж говорил — обойдется твой прыщик!» Заметил чемодан, спрашивает: «Куда ж это, брат, ты собрался? Неужто пойдешь пассажиром на базе? Разве мало мы с тобой каши хлебали, селедки ловили? Худо ли мы с тобой план выполняли?»

Повернулся к нему стармех и говорит: «Правда твоя, много вместе мы в море ходили, много селедки переловили, да и план хорошо выполняли. Но только бывают, видишь ли, такие прыщики, что, если их не лечить, разрастется в нарыв — и нет человека».

— Так и ушел?

Караваев берет еще одну «казбечину», закуривает.

— Ушел. Но через два года снова свела их судьба. Прислали в управление новый траулер. Не чета СРТ: главный двигатель — две тысячи сил. На это судно стармех пошел вторым механиком, а капитана назначили старпомом. И сейчас, говорят, они снова плавают вместе. Но будто чужие друг другу.

— Слышал я эту байку, — говорит Мулин, продолжая листать журнал. — Только в другом исполнении…

— Знаю. Стармех оказался, мол, трусом — прыщика испугался… Так вот что я тебе скажу. Придем на берег, можешь еще одну байку услышать: взяли бы мы два плана, кабы доктор не струсил…

— Ты это брось, я старпома тоже не первый год знаю. Вместе училище кончали. Жадным до денег он никогда не был, а болтуном — тем более… Корев — моряк настоящий!

— Был! Да прыщик его погубил!

— Старпом не девица — и с прыщиком годится! — шутовским тенорком подхватывает Покровский, пытаясь разрядить атмосферу.

— Не выйдет из тебя, Покровский, ни Пушкина, ни шута Балакирева, — замечает Караваев. — И мы сначала думали: «Ну, привык человек командовать — невелика беда, образуется…» Ты, Мулин, сам знаешь, как в армии: приказано — выполняй! Любой ценой, если надо — ценой жизни…

— На войне иначе нельзя. Пожалеешь одного — будешь плакать по десятерым…

— Во! Во! Но у нас не война, — промысел! Ты вот, Мулин, артиллерист, на гражданке пришлось тебе начинать все сначала. А Корев как был готовенький, так с флота и попал к нам с этой наукой… Взять план любой ценой… А какова эта цена? Может, она дороже плана?.. Народ у нас, сам знаешь, старательный. Один раз взяли горбом два плана, другой раз — горбом… Корев на доске Почета красуется, в «королях» ходит. Прыщик в рост пошел: я, мол, организовал! Я, мол, перевыполнил!.. А что матросы у него надрываются, перерабатывают да техника раньше срока в расход идет — ему и заботы мало. Заболеет кто — это ему личная обида. Как так?! Приказано быть здоровым. Слова ему поперек не скажи. «Горлодерствуешь?! Снять с него двадцать процентов!» Команде обидно… А он даже обедать не выходит. Все по уставу — капитан может принимать пищу у себя в каюте. Но хуже-то ему самому, — может, ненароком услышал бы, что матросы его стали Поленычем звать… Эх, был моряк!

— Рано ты, второй, панихиду справляешь…

— Не знаю. Королевский прыщик — болезнь тяжелая… Сам посуди, мог бы настоящий моряк в одной компании с этой сыпью оказаться?!

Старший механик возвращается от капитана мрачнее тучи. Уходит за переборку в спальню. Потом появляется на пороге. В одной руке стакан, в другой — бутылка «Боржоми».

— Ответа из порта пока нет. Ждем до утра. Вот так! Митинг считаю закрытым!

И снова ночь. Снова танцует по небу луна, снова, как звезды, падают в море огни траулеров. Наша смена кончилась. Но мы остаемся еще на два часа. В левом крыле трала приходит больше окуней, чем в правом. Очевидно — перекос. Ваера у нас новые — могли растянуться. Надо помочь «гномам» их перемерить.

Ровно гудит лебедка, разматывая двухкилометровые тросы. Добытчики один за другим подхватывают их у самых барабанов, несут в руках к слипу, кольцом укладывая на палубе. От слипа возвращаются к барабанам и, дождавшись своей очереди, опять подхватывают ваер и бегут с ним по палубе.