Грузная фигура боцмана в красной фуфайке заполняет собой всю каюту.

Щелкнув дверным замком, он наклоняется к рундуку под койкой, долго возится с ключом.

Боцман, как здесь говорят, «оброс ракушками» — плавает уже три десятка лет. Начинал с парусников, еще в буржуазной Латвии. Не только фигура, но и имя-отчество у него традиционное — Терентий Ульянович.

Наконец ящик со скрипом открывается.

— Безобразие, обезличили судно!

Наш корабль БМРТ «Сергей Есенин» лишь месяц назад сошел со стапелей Николаевского завода. Он оборудован хитрейшими современными приборами. Подумали конструкторы и об удобствах команды. В четырехместных матросских кубриках пружинные койки с высоким бортиком — при качке не вывалишься. Над каждой койкой — плотно задвигающиеся полотняные занавески: пришел с вахты, тебя не потревожат. Над изголовьем электрическая лампочка в матовом колпачке — хочешь читай, а нужно ночью одеться, можешь не зажигать общего света. У каждого — полочка для книг и туалетных принадлежностей, ящик для белья под койкой, шкаф для костюма, рундук для обуви и номерной ящик в коридоре для робы. В кубрике — репродуктор, вентилятор, откидной стол. Есть на судне и душевые, и прачечная со стиральной машиной, и камбуз, весь в никеле.

Но отделочные работы велись, очевидно, по принципу: «Давай! Давай!» И вот теперь дерево рассохлось, шкафчики не открываются, ящики перекосило, замки барахлят, дверцы срываются с петель, шурупы, на которых держатся откидные столики, выскакивают из гнезд.

Боцман на судне — что старшина в роте. Внешний вид корабля — предмет его заботы и гордости. И всякий беспорядок, искажающий облик судна в его первозданной красе, для боцмана оскорбителен.

Боцман стелет на стол газету, нарезает хлеб, достает помидоры и бережно отмеривает из бутылки порцию спирта. Видно, разговор предстоит серьезный.

Потом так же осторожно отцеживает себе, разбавляет водой из графина и, прищурив зеленоватые глаза, пьет.

— Слушай, пойдешь ко мне плотником?.. Чего там уметь? Для начала я помогу, инструмент есть. Зато вахту стоять не надо.. А того плотника вчера списали — бездельник и пьяница…

Плотник на судне — это помощник боцмана, старший матрос. Неожиданное доверие боцмана вызвано, вероятно, тем, что я самый старый в команде — мне уже далеко за тридцать…

Но тут раздается стук. Боцман прячет бутылку и открывает дверь… Инспектор по кадрам в полной парадной форме. Ну и нюх!

— А-а, у тебя писатель!..

Вот это уже лишнее. Кому-кому, а хранителю корабельных тайн, знакомому с анкетами команды, составляющему судовую роль и запирающему в сейф во время рейса паспорта, не следовало бы нарушать наш с капитаном уговор — не рекламировать без нужды род моих занятий на суше.

Может быть, тому виной спирт, а может, должность инспектора, но боцман понимает слово «писатель» в каком-то специфическом и, надо сказать, непривычном для меня смысле.

— Что вы! Это надежный парень, я к нему давно присматриваюсь.

Как бы ни была задета профессиональная гордость, по-человечески это лестно. Инспектор тоже доволен — и тайна сохранена, и осведомленность продемонстрирована.

Не успела закрыться дверь за инспектором, как снова стучат, и в каюту просовывается голова Игоря.

— Скучно, боцман. Ну их к бесу! Один учится на аккордеоне, двое режутся в шахматы. Я лучше с вами посижу… Погодите, там у меня еще жена и бутылка портвейна.

Он исчезает и вскоре является в сопровождении жены, бережно прижимая к груди бутылку.

Мы встаем и пропускаем даму на обитый дерматином диван. В последние сутки на корабле появилось много женщин — невест, жен и даже мамаш. И деловитый, отупляющий мат сменился изысканной морской галантностью. Впрочем, на собственных жен она распространяется не всегда. А Игорь явно считает ее ниже своего достоинства.

— Подвинься, старуха!

Он хлопает жену по спине, заталкивает в самый угол дивана. Маленький, суетливый — особенно рядом с внушительной фигурой боцмана, — он быстро распечатывает бутылку и, разливая вино, с нарочитой небрежностью живописует, как они «гуляли» на берегу последние дни.

Его «старуха», тихая молодая женщина с бледным, измученным лицом, — видно, нелегко дались ей эти затянувшиеся проводы, — дремлет, привалившись к переборке.

Боцман интересуется видами на заработок. Мы идем в новый для нас промысловый район, судов такого типа в Латвии еще не было — наше первое. Поэтому прогнозы самые противоречивые. Игорь настроен пессимистически.

— Слишком много интеллигенции на одного окуня!

На нашем судне действительно много интеллигенции. Кроме штурманов и судовых механиков тут и электромеханик — в его распоряжении большое хозяйство: от двенадцатитонной траловой лебедки до электроплит на камбузе, и рефрижераторный механик — бог холода, необходимого для морозильных камер и охлаждаемых трюмов, и механик-наладчик, отвечающий за работу механизмов рыбцеха, и технолог — специалист по рыбе и ее обработке, и акустик — подводные глаза корабля, и радист, и электрорадионавигатор, и врач, и помощник капитана по политической части, и, наконец, инспектор по кадрам. Большинство этих людей вывела в море новая техника, беспрестанно меняющая характер труда рыбаков и старые представления о нем.

Давно миновали времена, когда рыбацкие артели выходили в море на парусниках или небольших паровиках, вручную ставили и выбирали сети: вернувшись на берег, три четверти улова отдавали хозяину судна и снастей, а остаток делили по паям и продавали перекупщикам.

Но вот «паевая система» сохранилась, оказывается, до сих пор. На нашем судне 108 человек. Капитан имеет 2,8 пая, старший помощник — 2,3, старший механик — 2,5, уборщица — 0,5 и т. д. — всего 125 паев. Если тонна обезглавленного, выпотрошенного, замороженного и упакованного морского окуня принимается в порту, скажем, за 47 рублей, то разделите эту сумму на количество паев, и вы узнаете, сколько получит матрос первого класса с тонны готовой продукции по прямым сдельным расценкам.

Чем больше судно, чем лучше оно оснащено, тем больше на нем специалистов, тем больше паев. И тем меньше весит каждый пай. Правда, на маленьких судах — меньший улов, но ненамного — трал-то один.

Там и условия труда тяжелее. «Но пусть уж я поуродуюсь как следует, зато вернусь на берег — кум королю и сват министру».

Вот отчего так уничижительно исполняет слово «интеллигенция» двадцатипятилетний помощник тралмастера, занимающий вполне интеллигентную должность специалиста со средним техническим образованием.

Боцман снова пробует сосватать меня в плотники. Но Игорь перебивает его:

— Зря ты пошел матросом. Тут выше боцмана карьеры не сделаешь… Интерес, говоришь?.. Он у каждого разный…

И, недобро усмехнувшись, оборачивается к боцману:

— Давай лучше выпьем, боцман. Мы романтики не собираем!

С этой усмешкой мне приходилось уже встречаться: «Самая лучшая рыба — колбаса, а самая лучшая колбаса — это чулок с деньгами».

В чем здесь дело? В напускном мальчишеском цинизме? Или в оскорбленном чувстве правды? Пожалуй, ни об одной профессии не написано столько дурных красивостей с общеобязательными альбатросами (хорошо рифмуется с матросами), среди которых тонут и подлинное содержание рыбацкого труда, и реальные отношения к природе и друг к другу, в которые вступают люди моря. Начитается парнишка, хлебнет моря — горько. А настоящую поэзию разглядеть не умеет….

Так, может, все дело в неумении самостоятельно мыслить и чувствовать? А может быть, еще в чем-то?

За спиной, в иллюминаторе, хлюпает черная ночная вода. Тихо покачиваются редкие береговые огни.

Мы стоим на рейде. Старпом приказал никого на берег не пускать. Команда новая — еще перепьются. А утром — отход.

Это как перед боем. Каждая травинка, бугорок земли, любая мелочь наполняется смыслом. Тихие, скромные вдруг делаются чересчур веселыми. Спокойные — раздражительными. Один укроется за лебедкой, сядет на бухту каната и курит, курит. Другой подойдет к тебе с каким-нибудь пустяковым вопросом и, не дождавшись ответа, отвернется.