Лишь развитие химии позволило прорвать этот круг. Впервые за тысячелетнюю историю рыболовства появилась возможность не плести сети, а отлить их из синтетического волокна, без узлов. Отсутствие узлов в два раза уменьшает вес сети, значительно понижает сопротивление трала и дает возможность при тех же мощностях резко повысить скорость траления. Мало того безузловая сеть не повреждает рыбу и обеспечивает постоянный размер ячеи — какими бы тугими ни были узлы, они все равно растягиваются и скользят.

Все эти преимущества сразу были оценены рыбаками. Неудивительно, что в такой рыбацкой стране, как Япония, уже в 1957 году каждый четвертый трал не имел узлов. Не пора ли руководителям нашей рыбной промышленности задуматься, почему наши тралмастера знают о безузловых сетях только по литературе?

У механиков свой разговор. После осмотра машины они собрались в каюте стармеха. Наших усадили на диване, хозяева уселись на стульях, а кому не хватило места — прямо на полу. Ни по одежде, ни по манере держаться тут не разберешься кто начальник, а кто подчиненный. Стармех на «Толстом» — молодой, поджарый, в клетчатой кепке и простецком бумажном костюме — напоминает фабричного комсомольского секретаря. По мрачным физиономиям наших механиков он сразу угадывает их мысли:

— Ясно, не понравилось состояние машины?.. Думаете, нам оно нравится?! Но что поделать, если нам все время приходится работать на предельных режимах, а то и с перегрузкой… Шесть месяцев промышляли сардину у западных берегов Африки. Сами понимаете, как себя чувствуют механизмы, когда жара в машине доходит до шестидесяти градусов. Люди, в случае чего, на палубу выбегут, на ветерок, да и раздеться могут — мы только в трусах и работали. Машины раздеться не могут… А пришли в порт, выгрузились и через две недели, пожалте бриться, — выгнали к Ньюфаундленду за окунем… Невыгодно, мол, судно в порту держать. А по-зверски обращаться с машиной выгодно?.. Слушать не хотят, у них отчетность — столько-то суток в порту, столько-то на промысле. Там, мол, выберете время, займетесь профилактикой… Но какая, к бесу, профилактика, если план всадили под завязку… Так что вы, братцы, не гордитесь, посмотрим, в каком состоянии будет у вас машина через годик-полтора…

— Грязи-то у вас все-таки многовато…

— Это верно!.. Нехорошо. Только люди ведь тоже не железные. От Африки еще никак не очухаются. Говорил им: возьмите отгул — положено. Так нет, машину, дескать, жалко. Мы ее знаем, а чужие вконец загонят…

Он оборачивается к своим:

— Ну как, ребята, устроим завтра генеральную приборочку? Слышали, что рижане говорят?

— Чего уж, придется…

— Если все говорят, что пьян, — значит, ложись спать…

Спору нет, чем больше суток в году траулер проводит на промысле и чем меньше в порту, тем выше его экономическая эффективность. Это важный показатель.

Но, как всякий показатель, взятый вне связи с многими другими, он легко может превратиться в показуху. И вместо того чтобы выявлять уровень хозяйствования, начинает маскировать бесхозяйственность.

Эксплуатация на износ в погоне за высоким показателем ведет к преждевременной смерти судна, и прежде всего машины.

Но руководители на берегу отчитываются за год. Новый год — новый отчет, то ли снимут, то ли повысят. И скорее всего повысят — мощности растут, техника лова совершенствуется, промысловые районы расширяются, а значит, растет и добыча. Рыбацкие суда окупаются в любом случае, и притом быстро, а преждевременный износ — это скрытые убытки, за них головы не снесут.

Думается, настало время судить об уровне руководства рыболовецким делом, как и в сельском хозяйстве, не по одному году и не по двум-трем показателям, а по широкому комплексу их…

С этими мыслями я стучусь в каюту первого помощника на «Льве Толстом».

— Да, да!

Он стоит возле умывальника голый по пояс, верно, думал, что это кто-нибудь из своих.

— Извините, я сейчас! Присаживайтесь!

На столе пишущая машинка, брошюра с описанием новой рыборазделочной машины, стопка бюллетеней научно-исследовательских институтов рыбного хозяйства, лоция, атлас рыб. На полках двухтомник Маркса и Энгельса, книги Ленина. Возле умывальника — проолифенная куртка, на раковине — вымазанные в рыбьей крови нарукавники, перчатки и широкий нож.

Одевшись, первый помощник садится за машинку.

— Извините! Еще минуточку…

Он уже не молод. Зачесанные назад редкие седые волосы. Очки в простой железной оправе. Худое, морщинистое лицо сельского учителя. Офицерский китель без погон.

Кончив печатать, он поворачивается ко мне:

— Обещал, понимаете, кончить заметку к обеду. Тут у нас обработчики надумали интересную штуку… До сих пор как делали? Один и тот же матрос вспарывал брюхо и потрошил…

Он берет с умывальника широкий нож и, продолжая говорить, показывает.

— А наши решили разделить операции, вспарывает один, другой только потрошит… Результат получается отличный…

Он машинально проводит ножом по рукаву — типичный жест обработчика, вытирающего после работы нож о нарукавник, — и откладывает его в сторону.

— Ну, как, осмотрели судно?

Я рассказываю ему о своих соображениях по поводу беседы механиков.

— Верно, батенька, верно. Но если бы дело только в машине — это еще полбеды. Что с людьми-то творится… В каждый рейс, по существу, идет новая команда… В этой должности, — он обводит рукой каюту, — я человек новый. Демобилизовался год назад, в первый африканский рейс сходил матросом. Но и мне понятно — так настоящего коллектива не создашь… Все жалуются на текучесть кадров — и в управлении, и капитаны, и сами матросы. Нельзя, конечно, сказать, что ничего совсем не делается. У нас, например, попробовали ввести такую практику: пришло судно в порт, промысловики в отгул, а обслуживает траулер в порту специальная береговая команда. Но ведь это компромисс! Отпуска и отгулы все равно длиннее стоянок, особенно после такого рейса, как наш африканский, — полгода без субботних и выходных. Выигрываются три-четыре дня разгрузки-погрузки и неделя профилактики… Я было предложил: давайте создадим две команды — одна промышляет, другая отдыхает. Но забили меня экономисты: отпуска все-таки короче рейсов. Нельзя же, дескать, столько людей держать в резерве, платить им зарплату… Вот на досуге я обложился справочниками, нормативами, стал считать.

Он вынимает из стола разлинованный лист ватмана с колонками цифр:

— Поглядите, что получается. Может, и вам сгодится. На судах нашего типа матрос на промысле работает двенадцать часов в сутки. После каждого рейса платят ему по двадцать процентов надбавки за переработку. Почему бы вместо этого не давать оплаченный отгул? А во-вторых, откуда взялись эти двадцать процентов? Ведь перерабатываем мы по пять часов. Не очень-то вяжутся тут инструкции с общим рабочим законодательством… Есть над чем подумать, не правда ли?

Первый помощник откидывается на стуле.

— Представляете себе, какой был бы моральный, человеческий эффект. Это и на производственных показателях сказалось бы непременно. Ведь эдак можно и в море и на берегу жить одним коллективом. Скажем, вместе, семьями отдыхать, в туристскую поездку съездить, для холостяков пансионат устроить, совместную учебу наладить, университеты культуры… Словом, коммунизм — да и только!

Поговорить с настоящим первым помощником такое удовольствие, что мое лицо невольно растягивается в улыбке. Но он понимает ее по-своему:

— Думаете, размечтался, батенька! А отчего не размечтаться. Время самое подходящее…

И, помрачнев, добавляет:

— Не знаю, смогу ли убедить береговиков, но пробивать надо. В этот рейс нам удалось сохранить часть добытчиков и машинной команды, так сказать, костяк. И учтите, на одном энтузиазме. Но люди-то измучены. Нельзя без конца строить работу на перегрузке.

Теперь у нас есть все условия для того, чтобы решать самые сложные задачи развития народного хозяйства не за счет перенапряжения физических сил людей, а знаниями, умом. Это я прочел уже на берегу в нашей газете «Правда», и в памяти сразу же встали механики с «Толстого», первый помощник с лицом учителя и ножом в руках, наша беседа у берегов Канады…