— Пожалуйста, но сегодня уже поздно — завтра в девять утра.

Капитан, подумав, машет рукой:

— Обойдемся! Скорей на промысел!

Прошло всего три часа, как мы пришвартовались к сент-джонскому пирсу. И вот уже он медленно уходит из-под борта.

Португальцы машут руками, кепками. Их фигурки уменьшаются и уменьшаются, пока не сливаются с темнотой.

А в ушах все звучит: «Амиго! Амиго!»

Мы молча смотрим на чужой и снова такой далекий заокеанский городок, по улицам которого нам так и не удалось, да и вряд ли еще когда-нибудь удастся пройтись, но воспоминания о котором мы все же увозим с собой.

А Геннадий Серов увозит даже часы: успел-таки «махнуться» с португальцами. Правда, за дешевую старенькую штамповку он отдал свой новенький «Салют», но он не жалеет об этом. Не в деньгах счастье!

Старый лоцман, прощаясь, крепко жмет нам по очереди руки.

Некоторое время на звездном небе еще видны красные огоньки телевизионных мачт, а потом исчезают и они.

Мы снова одни в океане.

Одиночество наше длилось недолго. На Большой Ньюфаундлендской банке собрался цвет русской литературы: «Александр Пушкин» и «Виссарион Белинский», «Николай Добролюбов» и «Антон Чехов», «Лев Толстой» и «Иван Тургенев». Переговариваясь клотиковыми огнями, они шли один за другим, навстречу друг другу, поднимая со дна океана десятки тонн золотисто-красной рыбы. Великие труженики при жизни, они остались ими и после смерти.

Каждый вечер в один и тот же час они собирались на совещание, делились секретами мастерства. И каждое совещание, совсем как в Союзе писателей, заканчивалось призывом:

— Равняйтесь на Пушкина и Толстого!

Мы ходили за ними по тем же глубинам, но подымали все-таки меньше. «Глубины те же, но, может, раскрытье не то?!» — ломал себе голову капитан, имея в виду раскрытие трала. И на очередном совещании договорился, что «Лев Толстой» примет нашу делегацию для обмена опытом.

«Лев Толстой» тут же дал в воздух две красных ракеты, чтобы мы могли его отличить от других. Но пока мы к нему бежали, разыгралась погода, и капитан решил не рисковать.

Целые сутки мы ходили по пятам за «Львом Толстым», ожидая, когда уляжется волна.

И вот наконец:

— Всем, кто отправляется на «Льва Толстого», подняться в шлюпку!

У нас на ботдеке четыре шлюпки. Но мотором снабжена почему-то только одна. Ее и подготовили к спуску.

«Экскурсанты» — стармех, механик-наладчик, рыб-мастер Калнынь, технолог, тралмастер, электромеханик — рассаживаются на банках. На шлюпке идут два лучших матроса — Гудзик и Ястребов, за рулем — третий штурман Володя Шагин. Командует шлюпкой старпом.

— Все готовы?

— Завещание не забыли написать? — несется с палубы.

Калнынь нахлобучивает на механика-наладчика спасательный круг с крупными буквами «Сергей Есенин».

— У него коньяк в рундуке, а ключ в кармане — в случае чего тащите первым!

Эти шутки кажутся смешными только до тех пор, пока шлюпка стоит на палубе.

Старпом поднимает мегафон:

— Пошли!

Боцман берется за баранку лебедки. Шлюпбалки медленно вываливаются за борт. И вот мы уже висим над океаном. Гудзик и Ястребов изо всех сил упираются баграми в серо-зеленую отвесную стену корабельного борта, но удержать раскачивающуюся на талях шлюпку не могут: круглые, надутые воздухом резиновые шары-кранцы расплющиваются в лепешку, — если б не они, деревянный борт шлюпки разбило бы в щепы.

— Приготовились!

Как только шлюпка коснется воды, надо одновременно отдать два гака — носовой и кормовой, иначе, когда волна выскользнет из-под шлюпки, она повиснет на одном конце, и мы посыплемся в воду, как горох.

— Отдавай!

Кажется, обошлось — шлюпка на плаву, освобожденные гаки с блоками раскачиваются над головой.

— Ложись!

Волна подбрасывает шлюпку вверх, и тяжелые блоки — килограммов по двадцать в каждом, — пролетев над согнутыми спинами, с грохотом ударяются о фальшборт.

— Эй, на палубе, быстрей выбирайте блоки!

Пригнувшись к банкам, мы следим за блоками, как за взбесившимися псами. Вот они снова пошли пикировать. Но тут заработавший мотор относит нас в сторону от серо-зеленого борта.

Уф! А ведь сейчас не больше четырех баллов. Кажется, как бы опытна ни была команда, при восьми-девяти баллах благополучно спустить шлюпку можно разве что чудом.

А связь? Аварийная рация работает от генератора с механическим приводом. Двум здоровым матросам на устойчивой корабельной палубе удавалось крутить ручки генератора в нужном темпе не более десяти минут. Антенна аварийной рации, по инструкции, должна подниматься в воздух с помощью обыкновенного детского змея. Представляют ли себе создатели этой рации, что такое шторм и каково с ней придется обессилевшим, голодным людям в заливаемой водою, подбрасываемой на волнах шлюпке?!

Только в шлюпке, где можно до воды дотянуться рукой, полной мерой ощущаешь могущество океана. Мотор то надсаживается, как перегруженный шмель, то оглушительно трещит, когда винт выскакивает из воды, вращается вхолостую. Оба траулера — и «Есенин» и «Толстой» — скрываются из виду за серо-стальными волнами. А ведь с палубы расстояние между ними казалось таким небольшим.

Чтобы усидеть на месте, приходится крепко держаться за банку руками. Тем, кто вроде технолога не взял плаща, приходится туго — брызги окатывают с головы до ног.

— Право руля!

Старпом в прорезиненном черном плаще, широко расставив ноги, стоит между банками. На его лице нет и следа обычной сонноватой важности. Кажется, будто шлюпка сама повинуется его голосу.

Мы подходим к «Толстому» с кормы. Он идет лагом, то есть бортом к волне, защищая нас от нее высоким грязным бортом, над которым висят любопытные улыбающиеся лица.

— Привет рижанам!

Гудзик, широко размахнувшись, кидает выброску. Коршунов принимает штормтрап, а по-русски говоря, обыкновенную веревочную лестницу, вроде тех, по которым в цирке лазят акробаты.

Технолог берется за ступеньку.

— Пошел!

Шлюпка резко уходит вниз, он на мгновение повисает над водой. Потом, найдя ногами опору, быстро карабкается вверх.

Очередь за стармехом.

— Пошел!

Шлюпка снова ныряет. Следующий — я.

— Пошел!

Наверху два матроса подхватывают гостей под руки, помогая перелезть через фальшборт.

Удивительная это штука — встреча в океане. Вокруг незнакомые лица, а чувствуешь себя так, словно попал к родным.

Хозяева разбирают гостей по специальностям. Мы с тралмастером остаемся на палубе.

Здесь все как у нас. И все не так. На знакомых местах чужие бородатые лица. Матросы старше наших и выглядят неповоротливыми, медлительными. Но, присмотревшись к их работе, понимаешь, что медлительность эта кажущаяся — они просто умеют распределять, экономить силы, ибо знают свое место, как музыканты в оркестре.

Отдельные операции сливаются у них в одно непрерывное движение. Выборка идет без малейшей задержки, — как по нотам, говорят в таких случаях. Но настоящие музыканты подают свой звук в оркестре не по нотам, а по слуху, чутьем, которое дается полным слиянием с музыкой. Так и матросы на «Толстом» — подают свою работу, не нуждаясь в команде.

Пока сливают рыбу, тралмастер показывает нам вооружение трала. Оно несколько иное, чем у нас, и главное — нет гидродинамических кухтылей, похожих на головы в солдатских касках. Они, очевидно, придают тралу слишком большую плавучесть, отрывают его от дна. Потому-то мы и берем меньше рыбы, хотя работаем на тех же режимах.

Разговор заходит о скоростях. Скорость траления что скорость пахоты. Увеличь ее — и сразу возрастет производительность труда. Но чем выше скорость, тем больше сопротивление трала в струе. Это, в свою очередь, требует повышения мощности машин и прочности трала. Попытки же повысить прочность трала приводили к увеличению его веса, а следовательно, к увеличению сопротивления и требовали нового увеличения мощности. Получался заколдованный круг.