В подражание старпому Володя вслух с небрежением отзывается о новой акустической аппаратуре. Но исподволь приглядывается к работе акустика и в его отсутствие любит поколдовать возле «ладара».

Шагин весь в движении, в росте. А разве этого мало для счастья?

Выборка. Мы со старпомом стоим в кормовой рубке. На мостике, загораживая иллюминаторы, толпятся болельщики. Судно, теряя ход, все хуже слушается руля.

Под корму ухает бутылочная волна. Послеобеденное осеннее солнце золотит крылья чаек, облаком вьющихся над судном. На сельдяном лове обилие чаек обычно верная примета, что рыба есть. Сельдь ходит не так уж глубоко, а хищные птицы видят и чуют добычу.

Эту примету матросы переносят и на промысел окуня. Казалось бы, откуда чайкам знать, что творится на глубине двухсот метров. А вот поди ж ты, в семи случаях из десяти матросы оказываются правы. Очевидно, здесь какая-то другая, более сложная связь — с погодой, освещением, температурой воды…

Но старпом пожимает плечами: «Хиромантия!» И Виля Лагин тотчас начинает доказывать, что тут простое совпадение — рыбы много, много отбросов, вот и чайки следуют за нами по пятам…

Из воды показались траловые доски.

На палубу втягивают грунттропы, крылья трала в дырах, а кутка нет. Кажется, я слышу, как по юту прокатывается глубокий вздох. Но это просто вырубили лебедку.

— Пэтэ! — констатирует начрад.

ПТ — так обозначается в радиосводках потеря или порыв трала.

— Проспали, Доброхвалов! — кричит в мегафон старпом.

Бывает, что зацеп можно заметить на палубе по рывку ваеров. Если вовремя стравить тросы и застопорить машину, есть шанс сохранить снасть.

— Провалиться мне на месте, не было никакого рывка, — приседая и разводя руками, божится Доброхвалов. — Сами поглядите, куток как ножом срезало!

Трал штука дорогая — тысячи три-четыре. И перерасход сетей больно бьет по карману не только тралмастеров, но и штурманов — ведь, в конце концов, они выбирают место лова и должны следить за грунтом.

Но и старпом вроде бы не виноват — за время траления самописец навигационного эхолота вычертил прямую, как по линейке, линию грунта. Черт его знает, что там на дне…

Недавно калининградцы вышли за рыбой в новый квадрат. Два дня ловили хорошо, а на третий — порвали тралы. Перебрались в соседний квадрат — та же история, хоть заговоры читай. И только когда в одном из тралов подняли на борт два старинных якоря с деревянными штоками, какие применяли в прошлом веке, дело как-то разъяснилось. Очевидно, лет сто пятьдесят тому назад на Большой Ньюфаундлендской банке целую флотилию парусников постигла какая-то катастрофа. А для того, чтобы обнаружить затянутые грунтом, полусгнившие корабли, у наших эхолотов не хватает чувствительности.

— Поглядите-ка сюда! — восклицает акустик.

В руках у него свиток исчерченной бумаги с «ладара». Примерно в середине траления линия грунта вздымается острым пятиметровым зубцом.

— Вот вам и пэтэ!

В голосе акустика слышится неподобающее случаю торжество. Наконец-то «ладар» наглядно доказал свои преимущества перед навигационной «молотилкой».

Капитан со старпомом молча разглядывают свиток глянцевой немецкой бумаги.

— А это что? — старпом показывает почти такой же зубец, над которым мы прошли во время предыдущего траления.

— Здесь-то не зацепили?!

Олег с объективностью, предполагающей в собеседнике желание выяснить истину, принимается объяснять, что новая аппаратура предупреждает об опасности, которой не замечает старая, а не автоматически сигнализирует о предстоящем зацепе. Эхолот вообще не обозначает всех особенностей каждого выступа, ибо дает проекцию грунта одной линией и в одной плоскости, а эти особенности и оказываются иногда решающими.

Но Корев уже обрел привычную уверенность в себе. Медленно свернув бумагу, он возвращает ее акустику:

— На каждый чих не наздравствуешься…

Читая роман или глядя на сцену, где очередному слесарю (фрезеровщику, карусельщику)! — новатору противостоит очередной директор (мастер, начальник) — консерватор, «недопонимающий» преимущества новой техники, я каждый раз ловил себя на мысли: «Да полноте, есть ли у нас такие руководители, которые бы этого не понимали? Скорей всего здесь дело не в их личных качествах, а в такой организации, при которой тот, кто первым внедряет новую технику, первым остается в накладе». Еще больше укрепило меня в этих мыслях знакомство с «паевой» системой оплаты труда на рыбацких судах…

И вот, пожалуйте — Корев. Спросите его — он руками и ногами за новую технику. Искренне восхищается космическими ракетами, любит поговорить об атомных подлодках, пароходах на подводных крыльях. Имей он уважение и к «ладару», была бы и ему только выгода. Но преимущества «ладара» еще не доказаны, это истина еще только рождающаяся. Для Корева же истина только потому истина, что она несомненна и неизменна.

Однако само время наше, стремительный и скачкообразный прогресс науки, невиданные скорости и масштабы общественного развития прямо-таки взывают к диалектике. В самом деле, когда еще жизнь одного поколения вмещала в себя столько событий и перемен, когда прежде истины, казавшиеся незыблемыми, «вечными», с такой быстротой и в таком количестве превращались в предрассудки?!

Лет сто назад диалектика как метод мышления была достоянием философов, в быту же можно было запастись с юности набором взглядов и убеждений и неплохо прожить с ними до седых волос. Не то теперь. Не видя всеобщей взаимосвязи, явлений, не умея в каждом из них разглядеть оборотную сторону, не пересматривая постоянно своих прежних представлений, и рядовой человек, практик не может уже разумно рассчитать свою жизнь.

Без диалектики стало нынче невозможно ориентироваться, а тем более предвидеть. Какое там, успевай только реагировать. И вот тогда-то в ход идут «консервы» — давно приготовленные, залежалые убеждения и привычки.

«Все подвергай сомнению» — вторую половину диалектической формулы, которой Маркс определил силу духа, — это ведь и бесстрашие мысли, — Корев вычеркнул, приняв за слабость. Практика все чаще задавала Кореву задачи, которые были для него неожиданны и ставили в тупик. Не желая в этом сознаваться, Корев изменил и своему принципу беспощадности в отношении к собственной персоне, изменил самому себе.

Если б до Корева дошло, что его бывший стармех Слава Караваев и акустик Олег Краминов воюют не с ним, а за него. Пока еще есть время…

Схватившись за голову и дурашливо вытаращив глаза, Иван бежит от слипа к лебедке.

— Мать честная, самолет поймали!

В трале поблескивает темное серое сигарообразное тело. И впрямь фюзеляж самолета — вон и хвостовое оперение… А может, торпеда?

— Осторожней, братцы, не то — хана рулю!

Сигара изгибается. Рывок. Слышно, как трещат капроновые сети. Да она живая!..

Пока добычу медленно волокут по слипу, матросы пытаются отгадать, что это за штука.

— Касатка!

— Бутылконос!

— Кашалот!

— Какой тебе кашалот! Не видишь — пять жаберных щелей?.. Это рыба!

— Хороша рыба! Метров восемь будет.

Рыба действительно едва умещается на рабочей площадке. Все отступили за промысловые бортики, опасливо поглядывают на хвост — махнет и поминай как звали.

Лебедчики поднимают добычу к самому ноку грузовой стрелы, и животное выскальзывает на палубу. Трал при этом разлезается, как гнилое решето, — шкура у чудища жесткая, острая, как наждак.

— Ну, технолог, что это за диковинка?

— Полярная акула, Петр Геннадиевич, я смотрел в справочнике.

Акула лежит на боку, разинув белесую пасть с острыми рядами мелких зубов. Леша Поливанов, размахнувшись, бросает в нее крупного окуня. Рыба исчезает. Да что рыба — в этакой пасти немудрено поместиться и человеку.

Осмелев, матросы подходят ближе. Кто-то вынимает нож, но акулью шкуру не так-то легко проткнуть.