В Париже есть что-то располагающее к приключениям - так много здесь узких улочек и закоулков с темными подъездами, где можно спрятаться, баров и кафе со вторым выходом, проходных дворов и пассажей, где легко оторваться от преследователей; такое здесь смешение всех европейских языков и такая атмосфера таинственности и разложения (я говорю, разумеется, о днях, предшествующих безжалостной реставрации города при де Голле). Уже одна внешность парижского таксиста наводит на мысль о какой-то секретной миссии, а его лихачество кажется вызванным необходимостью доставить некий тайный груз или уйти от погони. Люди здесь особые: они похожи на прирожденных искателей приключений. Каждый француз как будто что-то замышляет.

Во всяком случае, таково мое впечатление. Впрочем, может быть, я прочел слишком много книг о комиссаре Мегрэ...

Однако той парижской осенью игра моего воображения в какой-то степени воплотилась для нас с Алексом в жизнь. Десятки агентов съехались тогда в Париж: русские следили за своими соотечественниками на ярмарке, англичане и американцы следили за русскими, а французы следили за всеми. Никто точно не знал, чего ищет. Большинство агентов друг друга не знали. Моя задача состояла в том, чтобы незаметно доставить Алекса в нашу превращенную в операционный центр комнату. Малейшая ошибка могла стать роковой.

Маршрут был усложненный и каждый день менялся, так что каждое утро меня инструктировали, по каким улицам мне надо ехать вечером. Я должен был надевать тот же самый костюм, в котором меня видели на вокзале Виктория, менять разрешалось только рубашки и галстуки. Каждый день я использовал новую машину, номер которой был моим коллегам известен.

Комнату мы сняли на последнем этаже высокого дома на фешенебельной улице, изогнутой, как серп. При доме был гараж. Когда к нему подъезжали, электронное устройство автоматически включало механизм, поднимающий дверь. Затем механизм срабатывал снова, и дверь опускалась. В другом конце гаража была вторая дверь, что позволяло, миновав маленький парк, выехать из него на другую улицу. Прямо из гаража мы поднимались на лифте в нашу комнату площадью восемьсот квадратных футов, где находились магнитофоны, копировальные и пишущие машины, проекционные аппараты и было установлено прямое сообщение с Лондоном и Вашингтоном. Здесь, в условиях полной звукоизоляции, работал легион офицеров разведки, переводчиков, технических экспертов, стенографистов и врачей.

Улицу выбрали не случайно: она лежала в стороне от оживленных магистралей, поэтому поздно вечером по ней проезжали в основном жители квартала, номера машин которых наши агенты знали. Кроме того, с тротуара перед нашим домом были видны оба конца улицы, в то время как, находясь на одном ее конце, нельзя было увидеть другой. Такая планировка имела чрезвычайно важное значение: Алексу ни в коем случае не следовало приближаться к дому - если бы ему "сели на хвост", заметить же это можно было только на тихой, хорошо просматривающейся улице.

Первый визит Алекса на серповидную улицу был очень успешным. Я при этом не присутствовал, но мне потом сказали, что он был в отличной форме и уехал только в пятом часу утра. На следующий день, в субботу, после утомительного приема в советском посольстве у Алекса был свободный вечер. Он сказал мне, что познакомился в посольстве с девушкой по имени Соня и собирается пригласить ее поужинать с нами. Я предложил пригласить еще одну девушку, но Алекс считал, что лучше поужинать втроем: застенчивая и плохо владеющая английским языком Соня может почувствовать себя лишней в компании, где будет звучать малознакомая речь. "И кроме того, - добавил он с обаятельной улыбкой, - нам потом легче будет улизнуть!"

- И куда же вы собираетесь улизнуть?

- Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.

- Беспокоиться - это моя работа.

- Тоже мне работа - надзирать за моей личной жизнью!

- Ты знаешь правила.

- Да, конечно. Но есть же у тебя сердце - в конце концов, сегодня суббота.

- Если тебе хочется без свидетелей поговорить с Соней о политике, это лучше сделать в надежном месте.

- Где, например?

Я объяснил ему, что в одной из гостиниц на бульваре Мадлен наши сотрудники сняли целый этаж, зарезервировав лучшие апартаменты для личных нужд. Это не было сделано специально для Алекса, но я сказал ему, что смогу договориться.

- Сделай это, Гревил! И нам можно будет остаться вдвоем, чтобы поговорить о политике?

- Можно.

- И вот еще что, - как бы между прочим заметил Алекс. - Ты недавно что-то рассказывал о девушках из Лондона?

- Ну, сейчас это не имеет значения - ведь у тебя есть Соня. Зачем тебе другие девушки?

- Да, оно, конечно, так... - Пауза. - Правда, знаешь, у Сони очень много работы, и ей не всегда удается вырва+ься. И потом, она считает, что французская пища для нее слишком жирная... да и вообще, она может плохо себя почувствовать...

- Ну. если это случится, тебе придется выбрать какую-нибудь из наших девушек.

- Да расскажи о них наконец, не тяни!

- Это просто английские девушки, которые оказались здесь. Они хорошо знают Париж - вот мы и подумали, что, если тебе захочется иметь гида... Но мы тогда, естественно, не знали о Соне.

- Очень мило с вашей стороны - вы подумали правильно! - заявил Алекс.

Я не сказал всей правды об английских девушках.

Разумеется, в Париже они оказались не случайно: мы специально привезли их сюда, предварительно отобрав самых общительных. Им выделили приличные суммы на расходы, объяснив, что их единственная обязанность - забота об одном джентльмене из Белграда, если он вдруг почувствует себя одиноко. Алексу необходимо было развлечься, однако позволить ему самому подыскивать себе пару было слишком опасно. Будучи профессиональным разведчиком, он все прекрасно понимал, но все-таки недоговоренность была лучше: объяснения испортили бы все удовольствие.

На следующий вечер я познакомился с Соней, которая пришла к Алексу в гостиницу. Мы повезли ее на Елисейские поля - Алекс хотел показать ей закат и толпы гуляющих. Я совершенно не представлял себе, какой она может быть, а увидев, все-таки удивился. Это была привлекательная, с черными как смоль волосами и очень белой кожей девушка лет двадцати с небольшим. В ней было что-то старомодное. Я знал, что московские девушки намного отстали от парижанок по части элегантности, но в данном случае дело было не только в незамысловатой прическе и зеленом платье, которое она, наверное, сшила сама: несмотря на прекрасно оформившееся тело, ее лицо хранило какое-то детское выражение, подобного которому я уже много лет не встречал на Западе. В ней чувствовалась некая природная цельность. В разговоре с ней казалось, что она подразумевает именно то, что говорит, и, дав слово, непременно его выполнит. Когда она улыбалась, глаза ее искрились, но стоило улыбке исчезнуть, как в них появлялось какое-то искательное выражение, ожидание чего-то - как у вашей двенадцатилетней племянницы, ожидающей, что вы сейчас начнете ее развлекать.

Мы пошли в то же кафе, где недавно были вдвоем с Алексом, и так же заказали себе пива, а для Сони взяли гренадин. Алекс представил меня ей как знакомого бизнесмена. Соня стала расспрашивать меня о Лондоне: такой же ли он большой, как Париж, и каков там балет. Она говорила по-английски с трудом, но, если я произносил слова медленно, понимала хорошо. На шее у нее было янтарное ожерелье - подарок Алекса, - бусинки которого она все время перебирала, словно хотела убедиться, что они на месте. Алекс был в прекрасном настроении, постоянно обращал наше внимание на происходившее вокруг и повторял: "Какой чудесный город Париж!" Когда

Соня поглядывала на него, я читал в ее взгляде какую-то пугающую преданность.

Поужинать мы отправились на Монмартр в ресторан "Пигаль", пол которого расположен чуть выше уровня тротуара, а окна не застеклены. Наш столик стоял так близко к тротуару, что мы легко могли бы дотянуться до голов многочисленных беззаботных прохожих, среди которых было немало африканцев: чернокожие девушки под руку с парижанами, француженки в обнимку с симпатичными неграми. На другой стороне площади полыхала световая реклама стриптиз-клубов. В ресторане царили шум и веселье. Единственными, кто как будто не разделял этого веселья, были два престарелых полных американца за соседним столиком. Услышав, что мы говорим поанглийски, они завязали с нами разговор, громко и самоуверенно поделившись захватывающей информацией о том, что они братья, владеют шинным заводом в Детройте, обладают капиталом в пять миллионов долларов и что там, "у них", эти "черные" не разгуливали бы по улицам, как все, а чистили бы им ботинки. Детройтское произношение оказалось для Сони слишком крепким орешком, поэтому Алексу пришлось перевести ей слова американцев. Реакция последовала незамедлительно: ее улыбка исчезла, она вскинула голову и уставилась на братьев так, словно те были чудовищами с другой планеты. Из ее брезгливо скривленных губ с шипением вырвалась какаято русская фраза, а в глазах сверкнуло такое презрение, что один из братьев слегка покраснел и спросил, что она сказала. Алекс перевел: "Она предлагает вам купить самолет и улететь к себе в Детройт". Братья не нашлись что ответить. На их круглых лицах было написано искреннее изумление: почему такая несправедливость? Они попросили счет, сообщили нам, что идут в "Мулен Руж", и вышли, растворившись в толпе. Нанесенное Монмартру оскорбление было смыто, и мы вернулись к петуху в вине и бургундскому, чувствуя, как ароматный напиток согревает нас изнутри под доносящийся с площади шум голосов.