– Да почему? – взорвался он и вскочил на ноги. – Почему? Как ты не понимаешь, что здесь тебе тоже будет недоставать меня, а там – вдвоем – мы станем вчетверо сильнее?

Кира молчала, и со стороны могло показаться, что она анализирует его слова, стремясь поверить им. На самом же деле она просто прислушивалась к голосу логики, и голос этот говорил ей то же, что и раньше. Через минуту она покачала головой:

– Такие – вдвоем – мы не станем сильнее. Наоборот…

– Чушь. Прости, конечно… – спохватился он и поставил бокал на стол, сильно стукнув донышком.

– Не будем спорить, Алька. Прекрасно черпать силы в любви: я – в тебе, ты – во мне. Но сколько этих сил понадобится, чтобы справиться со всем: с тоской о своем деле, своем времени…

– Хроностальгия, – проговорил он.

– Что?

– Так это называется. Болезнь. Тоска по своему времени, по своей эпохе. Но не есть ли это…

– Видишь, даже название есть…

– Я говорю: не есть ли это всего лишь неизбежная тоска о детстве, посещающая порой каждого? Но разве…

– Да, черпать силы в любви. Но, чтобы черпать, надо откуда-то браться этим силам? Я готова отдать тебе все, и если ради тебя надо лететь и погибнуть – я полечу без слов. Но не погибнуть, прилететь, быть с тобой – и ощущать, как с каждым днем будет иссякать то, ради чего все сделано, – это ужасно. Ведь у нас только и есть, что наше дело…

– Как оно может иссякнуть?

– Что же останется от меня там? Любовь – не только объятия, это знает каждый пятнадцатилетний. Нужная тебе я – это еще и то, что я делаю, что думаю, и – как делаю, как думаю… Но ведь там я буду делать не то, и думать не так, и это уже не буду я, которую ты любишь. Хуже, слабее, неопределеннее… И жить так, ежедневно видеть, как другой нуждается в твоей поддержке, – и не уметь поддержать его – вот что ожидает каждого из нас. Я не хочу убить любовь своими руками. А это значит: у нас нет дополнительного источника сил – общей эпохи; и мы должны остаться каждый в своем времени.

– Вот тут-то она и кончится, – сказал Александр мрачно. – Другое дело, если бы я не возвращался и ты сохранила бы меня в памяти таким, каким я был до старта – на вершине. А сейчас…

– Я очень, очень благодарна тебе. Ради меня ты пронизал время в обратном направлении, совершил подвиг…

– Не надо; я тоже давно переболел честолюбием, и мне нужны не титулы. Но только… Признайся, Кир: может быть, ты просто побаиваешься? Тут ты права: жертвы будут.

– Ну, хорошо, – согласилась она. – Пусть все дело будет в том, что я испугалась. Струсила. Не решилась. Это тебя устраивает?

Александр не ответил; оба замолчали, чувствуя, что продолжение разговора приведет к ссоре, а никто из них не хотел ссоры, которая должна была бы продлиться пятьсот лет – и еще сколько-то. Потом он взглянул на часы.

– Еще много времени. Займемся чем-нибудь?

– Хочешь почитать?

– Нет смысла, – отказался он. – Лучшее из того, что сейчас написано, я могу прочесть и там. А остальное не стоит. Лучше шахматы.

– Слишком сложно. Не могу думать сейчас.

– Что еще можно придумать?

– Крестики-нолики, – подумав, сказала Кира и улыбнулась. – Как в детстве. Глупо?

– Как и все остальное, – проворчал он. – Давай.

Они играли в крестики-нолики, рисуя на бумаге одну табличку за другой. Кира выигрывала чаще. Внезапно Александр отшвырнул карандаш:

– И все-таки не понимаю…

– Что тут непонятного? – Кира отозвалась сразу: каждый миг она была готова к продолжению разговора, отлично понимая, что Александр все еще не примирился с ее решением. – Ты предлагаешь мне великолепный медовый месяц. Но он кончится; мы очнемся – и пожалеем, что возврата нет.

– Медовый месяц? Ошибаешься. Войти в ту жизнь – это будет не так-то легко. Это… Но ты решила окончательно?

– Да, – сказала она, взяла карандаш и поставила крестик.

– Тогда скажи: почему раньше женщины и не задумывались над этим? Они знали, что нужны, и они шли. Женщины были какими-то другими? Сильнее?

– Раньше? – задумчиво спросила Кира, отдавая ему карандаш. – Наверное, у них было что-то, чего нет у меня. Ты хочешь, чтобы я знала все. Я ведь не жила раньше. Не знаю.

– Жаль, – сказал он и нарисовал на табличке жирный нолик. – И все равно я не могу с этим примириться.

– А я, ты думаешь, могу? Мне так хочется, так невыносимо хочется найти у себя хоть какую-то ошибку! Ты ведь не представляешь, каким ущербным кажется мне будущее без тебя… Но я не нахожу возражений, и ты тоже. Ты прав – не надо больше об этом.

Она поставила еще один крестик:

– Ты проиграл.

– Да.

– Еще?

– Нет, – сказал он. – Хватит. Все равно я проиграю. Еще два часа… Мне придется провести их тут: хронокар – машина экспедиции вынырнет здесь, за домом, и я должен буду сесть сразу, чтобы никто не успел их заметить.

– Пожалуйста. Что тебе предложить?

– Да ничего. Посижу просто так на диване, подышу воздухом этого дома – в последний раз. Только не давай мне уснуть, а то просплю.

– Понимаю: ночь без сна.

– Вторая, – пробормотал он, устраиваясь на диване. – Перед стартом там тоже хватало работы… Я бы вышел в сад, но меня ведь тоже не должны видеть: я теперь не человек, а феномен.

– Ты мне напомнил: время полить цветы. Сиди, дыши… Я быстро.

Кира вышла в соседнюю комнату, прошла в автоматную, открыла дверку приемника: заказанные кристаллы лежали там, никому ненужные. Она хотела, нажав кнопку, отправить их обратно, потом передумала: это она сделает, когда Александр уедет, при нем такой поступок выглядел бы так, словно она старалась поскорее избавиться от всего, связанного с его зовом… Она настроила садовые автоматы и вышла из дому.

Цветы стояли, словно наблюдая за нею, листья переливались в отблесках росы. Было тихо, и очень явственно прозвучал шорох подъехавшей машины. Автоматы пустили воду, но и сквозь ее шелест Кира услышала звуки шагов. Кто-то открыл калитку. Кира вздрогнула: Александра не должны увидеть… Она шагнула навстречу.

– Здравствуй, – сказал Евгений. – Как ты спала? – Он внимательно вгляделся в ее лицо. – Ого! Не ошибусь, сказав, что ты вообще не спала! – Он подошел ближе и остановился совсем рядом. – Тебе будет нелегко, я предупреждал. С этим надо порывать сразу. Что поделать? Он не вернется…