А тут я еще стал в хоккей играть. Мы всей командой пошли в спортшколу, а взяли меня, да Петьку - защитником - в нападающие-то ему, небось, слабо. Времени в обрез, Алла жалуется: "Не хочу деньги ни за что получать - он уж год "Маленького командира" сдать не может". А я очень-то и не хотел - уж лучше "Маленького командира" учить, чем гаммы с остальной нудой: в нем хоть басы - что надо, как из пушки ударяет: "Бум, бум!" Но мама - ух, она и ругалась: "Артист, - говорит, - хоккейный! Инструмент я себе что ли купила? Ни разу гостям не сыграл!"

И вот пришли в Новый год тетя Катя с дядей Славой, а с ними - дяди Славин брат, который в отпуск приехал. Он мне вроде показался ничего - с длинными волосами, и в хоккее разбирается, а потом дядя Слава как скажет: "Боря у нас в ансамбле на гитаре выступает". Тут и мама вскочила: "Ай, вот хорошо! - говорит. - И у нас Сереженька на пианино играет! Иди, иди, сынок, сыграй!" А сама мне так под столом ногу жмет, что - чего же делать, взял я "Маленького командира" и поплелся.

Заиграл вроде нормально. Играю, по аккордам все громче бью - самому приятно, и вдруг как этот дядя Боря захохочет - рюмки зазвенели. Я ничего понять не могу, а он прямо стонет: "Чудак, - говорит, - чего ж это ты делаешь?" Тут до меня и дошло, что вместо диеза бемоль везде всаживаю - с перепугу ошибся.

В общем, мама после со мной три дня не разговаривала, а в пятницу Алла приходит, а мама ей с порога и выдает: "Спасибо вам, Алла Павловна, только зря это все - его, уж видно, не научишь". Алла говорит: "Ну, и хорошо! По совести - давно пора". Ушла, а я прямо остекленел: "Мама, - говорю, - ты что - серьезно, да?" А она рукой махнула и к окошку отошла, а я как заору: "Ура!" И давай ее тормошить, а она и плачет и смеется.

Как его увозили, я не видел, только из школы прибегаю - просторно. Мама говорит: "Где теперь будешь хорониться?" А это я раз под чехлом спрятался она час найти не могла, пока сам не вышел. Я и говорю: "Не маленький. А куда увезли-то?" - "В комиссионный, за углом, - мама отвечает. - Снова покупать собрался?" - "Ага, сейчас, - говорю, - взял коньки и пошел".

А по дороге решил, дай, заверну я в этот комиссионный, посмотрю. Прихожу, по проходу толкнулся - смотрю - стоит в углу в самом, за каким-то вырезным сервантом. - Что это, - думаю, - его в угол-то затолкнули. И вроде и не блестит совсем. Потрогал - палец все же липнет, а из-за столика дед заворчал: "Мальчик, мальчик, не трогай мебель, коньками не поцарапай!" Я говорю: "Хочу и трогаю - наше пианино!" А он: "Уже не ваше, а того - кто купит, иди, мальчик, иди!" Я притворился, что иду, а сам - за сервант. Вдруг приходит дядька с малышом, дядька сходу крышку открыл и забрякал - без диезов и бемолей. А малыш ноет: "Ну, папа, ну, купи!" Дядька говорит: "Цена, конечно, подходящая, но полировка мрачновата - если уж лучше ничего не попадется..." И ушли. А малыш напоследок как даст кулаком по нижнему ля, я прямо подпрыгнул, и дед за столом - тоже. Ну, думаю, такой сыграет. Цена подходящая, видали! Стою, грызу ноготь и вдруг смотрю - на серванте бирка и кому такой за две тысячи нужен? И тут меня как клюшкой по голове - хлоп я эту бирку на наше пианино, а пианинную - на сервант! Берите его за подходящую цену, а на пианино - нечего зариться. А уж я послежу, как оно тут стоит, иногда, может, "Маленького командира" сыграю - тот-то брякал, и ничего!

В тот вечер мама все вздыхала, а потом спрашивает: "Ну, как?" "Ничего", - говорю. - "Рад, небось, да?" - "Отчего ж не радоваться", отвечаю.

А вот на завтра... Я пришел, удивился еще, что сервант цел, а потом глянул... А его-то и нет... Подбежал - нет, а на серванте бирка прежняя, значит, дед тот проверил. Вечером прихожу - мама уже довольная: "Продали, говорит, - пианино! Коньки теперь купим тебе хорошие, как у Пети, и сумку спортивную, да?" А я говорю: "Да ну... Не надо..."

Она стояла у афиши, призывающей пойти в ресторан с цыганским варьете, а когда взглянула вниз, увидела рыжего пса, который обнюхивал ее ноги. Пес сел и, вскинув уши, повернул голову набок, и глаза у него оказались янтарными и грустными.

- Ну, что, собака? - вздохнула она. - Ух ты, какая умная, хорошая собака.

Пес настороженно вильнул хвостом и, когда она погладила его по жесткому, покатому лбу, зажмурился и не шевелился.

Она пошла дальше, пес побежал за нею. Дождик кончился, но волосы ее еще оставались мокрыми, и ладонь тоже - после мокрой собачьей головы. Она брела, заглядывая во влажные, блестящие витрины, по промокшей и притихшей в сумерках улице, вдыхая пронзительно чистый после дождя воздух. Пес семенил, независимо и деловито обнюхивая столбы и стены, иногда задирал на них лапу.

Она подошла к подъезду, обернулась к псу и села на корточки.

- Что, собака? Пойдешь со мной?

Пес смотрел озабоченно, и она взялась за ручку двери, а пес постоял, не зная на что решиться, и все же быстро шмыгнул в дверь, словно боясь, что его прихлопнет. Она поднялась по лестнице, пес - впереди, у квартиры она остановилась, открывая дверь, а пес задышал, высунув язык и часто раздувая бока.

Из маленького коридорчика была видна комната, окно, стол и неподвижная спина ее мужа за столом.

Она отвела пса на кухню, налила суп, и он начал хлебать, а сама прошла в комнату.

- Геша, я привела собаку, - сказала она, садясь в кресло.

- Зачем? - спросил он, взглянув на нее.

Взгляд был рассеянный, но она сказала:

- Может быть, нам оставить ее? Все же веселее, и я буду гулять подолгу с ней, а потом - с маленьким и с ней, а иногда, может быть, и ты погуляешь...с ней, а, Геша?

- Как хочешь, - ответил он, уже не глядя, и она встала и вышла.

В другой комнате, бывшей "большой", а теперь - "ее комнате", был беспорядок: колготки свешивались со спинки стула, пыльное пианино стояло открытым, на столе - засохшие цветы, купленные ей уже давно. Она сидела на кровати, в доме напротив кто-то, как всегда, громко запустил магнитофон, а ей хотелось плакать, но она не заплакала, а пошла на кухню посмотреть, поел ли пес.

На кухне пса уже не оказалось, и она заглянула в комнату. Там пес сидел перед мужем, и муж почесывал его за ухом.

Она вошла и села на диван.

- Правда, хорошая собака? - спросила она, радуясь, что он уже не так неуязвим, как за своим столом, и с ним можно будет поговорить.

- Хорошая, - без выражения сказал он, но пса все же поглаживал, не меняя позы.

- Так оставим ее, да?

- Давай оставим, - ответил он и прибавил, - если захочет.

Она присела рядом и тоже стала гладить пса. Она старалась не касаться рук мужа, но, случайно задев его пальцы, вздрогнула и подняла ресницы. Его длинные пальцы не остановились, а все также гладили рыжую короткую шерсть, взгляд был тверд, губы сжаты, и весь он был укрыт от нее плотной оболочкой. Ей захотелось прижаться к его плечу, ей страшно захотелось потрогать его выбритую щеку, но делать это было нельзя, и она опустила глаза. Они молча гладили пса, пес положил голову на ее колени, и муж убрал руку и отошел к окну. Он стоял у окна, она знала почему - ждал, когда она уйдет, но она не уходила. Она напряглась и смотрела на его плечи, рубашку, а он вдруг закинул руку назад и почесал под рубашкой спину. Видно было, как его пальцы то собираются в кулак, то расходятся, сильно скребя кожу под майкой и бугрясь под рубашкой.

Она отвернулась, вышла и опять села на кровать в своей комнате.

Пес простучал когтистыми лапами по паркету, потом мягко прошел по ковру, сел рядом и заскулил. Он начал высокой свистящей нотой, а закончил ворчащим басом, прервался, чтобы перевести дух, и засвистел снова, толкая мордой ее руку. Она не смотрела на него, не слышала его, перебирала покрывало и прислушивалась к шагам мужа за стеной. Шаги были от шкафа к дивану, дверцы шкафа скрипели. Она слушала шаги - вот он надел пиджак, вот сел на диван надеть носки - и думала, что вот сейчас он уйдет, и еще не раз будет уходить, и она все также будет слушать его шаги за стеной. Он затих причесывался или застегивал запонки. Она подумала, какие он взял - янтарные или черные. Шаги стали ближе - она вздрогнула и напряглась - он вышел в коридор. "Сейчас, сейчас хлопнет, и все!" - подумала она и, закусив губу, стараясь сдержаться, стала вызывать одну за другой мысли, что все равно он должен, должен вернуться, что есть ведь такое слово "долг", что он будет так возвращаться и уходить и, все-таки, возвращаться. "Это самое главное слово, - думала она, - остальное возникает и исчезает, мало ли что бывает в жизни, долг - стержень, он победит, все держится на долге!"