Близ железной дороги появились фашисты. Об этом я доложил Бочковичу. Командир подошел к нам.

- Хорошо, продолжайте наблюдение. Без моей команды не стрелять.

Хотя и было уже темновато, но местность вокруг просматривалась отлично. Я обратил внимание на то, что гитлеровские солдаты держат в руках кружки.

- Пьют за упокой своих душ, - сказал Бочкович.

Гребенюк рассказал об одном унтере, которого он захватил под Сталинградом.

- Такой разговорчивый оказался. Обрадовался, что в плен попал. От него я и узнал основы наступательного боя. Обратите внимание на них. Перерыв продлится минут двадцать пять. Потом пойдут в «психическую атаку».

Гребенюк говорил таким тоном, будто он воевал всю жизнь и противника изучил досконально.

Бочкович направил Гребенюка в помощь Миненкову, занимавшему позицию у дверей. Там надо было сосредоточить больше огня.

- Ну, Коля, держись, - Гребенюк хлопнул меня по плечу. - После водки настроение у фрицев поднимется.

Левее железной дороги в сторону конторы направилось до двух рот. Идут кучно, не соблюдая строя, беспорядочно стреляют из автоматов и что-то кричат. Позади артиллеристы тащат две пушки. Стоявший у стенки Бочкович сказал:

- Вот что делает шнапс. Окажись сейчас на пути море, они и в него полезут.

К Бочковичу подошел Миненков.

- Не пора ли, командир, открывать огонь? - спросил он.

- Рано, - ответил Бочкович. - Идите на место и ждите команды.

Я уже хорошо различал пьяные лица. Впереди, размахивая карабином, шагал высокий офицер. До противника - метров восемьдесят.

- Огонь! - громко крикнул Бочкович.

Перешагивая через трупы, гитлеровцы приближались к нам. Мы буквально косили живые мишени.

- Движутся по инерции, - говорит Бочкович, - но до нас они не дойдут. Смотрите, пушку уже назад повернули. И знаете что, хлопцы,- командир выпустил две короткие очереди. - Всегда так у них. Сначала орудия или танки поворачивают вспять, а за ними и пехота.

Произошло точно так, как сказал Бочкович. Немцы отступили. Солдаты побежали к домам, стараясь там спрятаться. Но от пьяной толпы уцелели немногие. Захлебнулась «психическая».

На дорогу выплыли танки. Прогрохотали два выстрела. Рухнул деревянный домик. Но наши «крепости» не пострадали. Кто-то из бронебойщиков Ольшанского подбил одну машину. Остальные повернули и скрылись за домами.

В воздухе зарокотали самолеты. Летчики снижались до 150-200 метров, бросали на нас бомбы, обстреливали из пулеметов. Земля вздрагивала и стонала. Мы лежали молча и ждали, когда же все это кончится…

Улетели самолеты. Под прикрытием двух средних танков на нас снова двигалась пехота. Артиллерия стреляла термитными снарядами.

- Товарищи, наступает решительный бой, - это обращался к своему крохотному гарнизону наш командир Кирилл Бочкович. - Держитесь! Бейте врага!

Я глянул на Василия Миненкова. Он лежал совсем близко от меня. Жизнерадостный, любивший побалагурить, сейчас он показался мне хмурым, злым. Пулемет его косил двигавшиеся цепи гитлеровцев.

- Диск! Диск давай! - крикнул Миненков.

Это уже пятый. «Хватит ли боезапаса?» - подумал я. А фашисты все идут и идут. С правой стороны показалась еще группа солдат. Вася мгновенно перенес пулемет и дал длинную очередь. Несколько фашистов свалились, остальные бежали к нашему сараю. Вдруг пулемет Миненкова замолк. Пуля угодила Васе в голову. К боевому другу подскочили Ефим Павлов и Иван Дементьев.

- Мстите фашистам! Не давайте им пощады! - совсем слабым голосом произнес Миненков.

И мы мстили…

Стало совсем темно. Полил дождь. Бой стих.

Бочкович приказал Хакимову, Павлову и Гребенюку остаться на своих боевых постах, а Дементьеву, Куприянову и мне - отдыхать. Мы улеглись в уголке, прижавшись друг к другу. И хотя все сильно устали, но засыпать не хотели: а вдруг враг снова начнет наступление?

Прилег с нами и Бочкович.

- Поспите, друзья, - сказал он. - Нам нужно сохранять силы.

Нет, не спится.

Каждому захотелось что-то рассказать. Я вспомнил о цветущих садах Мичуринска, об отце, о товарищах… Кирилл Бочкович говорил о своей родной Кубани, Ефим Павлов о любимой Москве… Потом минут двадцать мы лежали молча.

- Пора вставать, друзья, - сказал Бочкович. - Пускай отдохнут остальные.

Часа в четыре утра враг открыл пулеметный и артиллерийский огонь. Хакимов, Павлов и Гребенюк в это время крепко спали, и мне пришлось поднять их.

В половине шестого от прямого попадания снаряда обрушилась еще часть стены. Сизый дым, смешанный с известковой пылью, заволок все вокруг. Первым, кого я увидел в этом мраке, был наш командир. Обвешанный гранатами, с автоматом в руках, Кирилл Бочкович смотрел через образовавшийся пролом. Он еще раз строго-настрого предупредил нас, чтобы мы берегли боезапас.

Вскоре я был ранен в ногу. Хакимов и Дементьев перевязали меня и отнесли за перегородку.

- Отдохни и не двигайся, - на ходу бросил Миша.

Несколько минут я полежал, но, увидев очень близко от нашей амбразуры гитлеровцев, поднялся, взял винтовку. Стрелять пришлось недолго. Над головой грохнул снаряд. Меня засыпало.

- Миша! - успел я позвать на помощь Хакимова. Стало темно, словно провалился в глубокую яму: я потерял сознание.

Пришел в себя от страшного гула. Осмотрелся. Поблизости стоял Хакимов. Когда я приподнялся, он обернулся.

- Жив, Коля? - спросил он, продолжая стрелять.

- Жив, - ответил я. - А где моя винтовка? Рвались снаряды и мины. Сарай то и дело вздрагивал.

Попытался подняться, но ноги не двигались, они были словно чужие. Пополз на животе к тому месту, где меня придавило. Винтовка лежала, полузасыпанная камнями, щебнем и прижатая балкой. С трудом достал ее, добрался до амбразуры, начал стрелять.

Фашисты подошли очень близко. Стоявший на ящике Ефим Павлов швырял гранаты.

- Гранаты, давайте гранаты! - кричал он. Алексей Куприянов подал ему несколько штук.

Снова загромыхали взрывы. Я тоже подполз и стал помогать Куприянову, а когда вернулся на свое место, близ амбразуры увидел трех солдат. Они открыли огонь из автомата. Пули прожужжали так близко, что, казалось, я ощутил их горячее прикосновение. Около меня упала связка гранат. В одно мгновение я поднял ее и швырнул обратно. Последовал взрыв за стеной…

Гранатный бой длился довольно долго. Враги понесли большие потери и отошли от нашего сарая. Но наступление на контору продолжалось. Наши товарищи сражались геройски…

Мы собрались в одной из загородок.

- Нас семь человек да плюс ручной пулемет - это целая часть, - сказал Ефим Павлов. - Большие дела можно делать.

Я лежал на боку. В оттопыренном кармане моей фуфайки Иван Дементьев заметил портсигар. Достав ею, сказал:

- Перекурим, ребята.

- И то дело, - поддержал его Гребенюк.

Спичек ни у кого не оказалось, и все мы поглядели на горевшие ящики и косяки дверей.

- Мои папиросы, моя и прикурка, - сказал я и пополз к двери. Благополучно форсировал расстояние в шесть - семь метров, отломил от ящика кусочек, прикурил, несколько раз сладко затянулся и направился обратно. На полпути почувствовал, будто что-то кольнуло меня в ягодицу. За огонек меня от души поблагодарили ребята.

- Что-то, братцы, у меня мокро вот тут, - показал я рукой.

- А ну, показывай, - поинтересовался Гребенюк.

Оказалось, пуля зацепила ягодицы.

- Ишь, шальная, куда залетела, - качал головой Павлов, помогая Хакимову и Дементьеву накладывать бинты.

Рана моя еще не была забинтована, папиросы не докурены, а близ нашей «крепости» стали падать мины. Одна ухнула в сарае. Дементьева и Павлова засыпало землей и щебнем. Их откопали Бочкович и Хакимов. Оба контужены, но заявили, что боеспособность они не потеряли. Ранило Куприянова. Алексей потерял сознание и с полчаса не приходил в себя.