– Смотри, что ты пропустила, – сказал Билли, показывая ей газету. – Жалеешь, что не пошла со мной?

Летти улыбнулась и отложила газету, потому что в магазин вошла покупательница. Билли ждал в стороне.

– Ты всегда можешь пойти со мной, куда захочешь, – сказал он, когда та ушла.

Летти весело рассмеялась.

– Черт щекастый! Это я уже слышала.

Но Билли не смеялся. Его обычно веселое лицо стало серьезным.

– Прошло несколько лет с тех пор, как ты это слышала последний раз.

Летти тоже стала серьезной, на ее лице отразился легкий гнев, но не на Билли.

– Это мое дело.

Он скептически повел подбородком.

– Мне кажется странным, что двое так долго встречаются и никак не поженятся. Либо ты не любишь его, либо он не любит тебя.

– Я помолвлена, Билли, – отрезала она. Кольцо, наконец, красовалось у нее на пальце. И хотя его теперь все могли видеть, она понимала, что упустила момент, когда об этом можно было торжественно объявить, снискав удивленные возгласы и поздравления. Все уже давно пришли к мысли, что у нее есть кольцо, и не было смысла поднимать шумиху. – Всему свое время. Скоро будет и золотая лента. Как только позволят обстоятельства, которые тебя не касаются, Билли Бинз.

Он медленно отложил газету.

– Не тяни слишком долго, Лет. – Его голос был тих и серьезен. – До встречи.

Она предпочитала не замечать, искренне или нет, как давно она встречается с Дэвидом. Никто больше не приставал с расспросами, когда она выйдет замуж, и она сама старалась не думать о том, что Дэвид последнее время не говорил об этом.

Он часто бывал так страстен, как будто они уже были женаты, и она, в свою очередь, отбросила опасения, которые когда-то были у нее. Он был ей нужен так же сильно, как и она ему. В темных закоулках они не стеснялись друг друга, но всегда вовремя останавливались, опасаясь последствий. В такие моменты он, дрожа всем телом, просил ее выйти за него замуж, а она вся в слезах бежала домой. К черту чувство долга, она любит его!

Она разозлилась на себя из-за того, что простая фраза Билли всколыхнула в ней все эти воспоминания. Она по-детски прижала руки к лицу – ведь в магазине никого не было, – и немедленно ее застигла врасплох вошедшая в магазин пара. Она поспешно опустила руки и постаралась улыбнуться.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Мы ищем свадебный подарок, – услышала она в ответ.

– Пожалуйста осмотритесь, – сказала она как можно спокойнее и занялась делом.

Она больше не чувствовала себя неуверенной, когда в магазин приходили люди что-нибудь купить или продать. Она посетила другие магазины подержанных вещей и купила там то, что потом можно будет продать состоятельным клиентам, забредшим на Роу-стрит.

– Я должна сделать вид, что купила у них вещь за ту цену, за которую они сами хотели, – говорила она отцу, который хитро улыбался, как человек, прошедший через это, но вышедший с пустыми карманами.

– Мы же не на проклятой Оксфорд-стрит.

– Может, однажды мы окажемся там, – отвечала она.

Покупатели обычно спрашивали качественные вещи за приемлемую цену: изящный фарфор, красивую мебель, картины, особенно с чувствительными сюжетами. Она уже разбиралась, что удастся продать, а что нет, как сбить цену, когда она покупала, и как ее поднять, когда продавала; как продать не слишком дешево, чтобы покупатели не подумали, что им продают старый хлам, и не слишком дорого, чтобы не отбить охоту купить. Она обнаружила, что в ней проявляются какие-то мамины черты: она могла быть одновременно упорной и вежливой, твердой и очаровательной. Она не особенно этим гордилась, полагая, что это дар, который она получила от матери и от отца, с его любовью к красивым вещам. И она была ужасно благодарна им обоим. В ее голове рисовались картины, как она открывает свой магазин в Вест-Энде. «Однажды, – думала она, – однажды…»

Минул еще год. Всю неделю она работала в магазине, ухаживала за отцом, следила за квартирой и мечтала о выходных, когда приходила миссис Холл, чтобы посидеть с отцом. Отец жаловался, что ему плохо с миссис Холл, которая неустанно тарахтит о своем бедном Фреде.

– Старый болван дал ей собачью жизнь, – говорил отец.

Зима сменилась весной, которая быстро перешла в жаркое лето. Мужчины парились в рубашках, закатав рукава. Женщины тоже закатывали рукава и обмахивались газетами. Птицы на Клаб Роу больше не пели, а прятались в углах своих клеток, их крылья поникли, клювы были разинуты, маленькие пушистые грудки тяжело дышали. Многие птички умирали, и их выкидывали на помойку, откуда их и выуживали мальчишки и, привязав к веревке, крутили над головой.

Тяжелый воздух почти не двигался, зажатый между узкими улицами. Босоногие дети сновали тут и там, мальчики в потертых штанах, девочки в коротких выцветших платьях, год которыми были видны черные дырявые чулки и черные панталоны. Двери многоквартирных домов были распахнуты в надежде на сквозняк. Жильцы выносили стулья на тротуар и затевали беседы, сосед с соседом, стараясь не замечать вони помоек и уличных туалетов.

В воскресенье Дэвид повез Летти в Брайтон. Солнце ярко освещало запруженные толпами туристов аллеи.

На Летти было серое узкое платье, которое она сама сшила на маминой машинке «Зингер» из легкой хлопчатобумажной материи, всего по три пенса за ярд. Она строго следовала моде: край платья достаточно поднимался над землей, чтобы были видны ее щиколотки. А широкую соломенную шляпу с белыми маргаритками и красными розами ей купил Дэвид на Регент-стрит. Она была страшно дорогая. Тогда Летти, конечно, ужасно протестовала, но сейчас сияла от удовольствия.

Они шли в обнимку. Она разглядывала берег с купальщиками в матерчатых шапочках или соломенных шляпках, купальные машины, колеса которых были наполовину в воде.

Когда она впервые увидела море, от сверкающей глади, тянущейся до самого горизонта, у нее захватило дух. Ошеломленная, она схватила Дэвида за руку:

– О, как это красиво!

Она пила сок, наслаждаясь теплыми лучами солнца, проникающими через платье, а Дэвид в ответ сжал ее руку. Она была счастлива и готова молиться на миссис Холл, которая согласилась посидеть с отцом весь день. Отец, жаловавшийся на боль в груди, также ворчал, что ему не нужна миссис Холл, которая только суетится вокруг него. На самом же деле, ему просто было надо, чтобы Летти ухаживала за ним, а не ездила на прогулку с Дэвидом.

– Как бы мне хотелось, чтобы мы снова куда-нибудь поехали, – вздохнула Летти в поезде по дороге домой.

– Не вижу, почему мы не можем этого сделать, – улыбнулся ей Дэвид. Она сидела в душном вагоне, тесно прижавшись к нему, среди усталых пассажиров и надоедливых детей.

Она не ответила. Даже сейчас Дэвид по-настоящему не понимает, что значит смотреть отцу в глаза, видеть его сердитый взгляд, выносить его долгое молчание после ее возвращения с прогулок. Тень пробежала по лицу Дэвида.

– Твой отец…

Он сказал это таким тоном, что у нее испортилось настроение.

– Нет, – резко ответила она, отодвигаясь от него, насколько позволяла полная женщина, сидящая рядом. Они больше не сказали друг другу ни слова, за исключением коротких фраз, когда поезд приехал на станцию Виктория, и в метро, довезшем их до Ливерпуль-стрит. Только когда они в сумерках сели в трамвай, Дэвид нарушил молчание.

– Ты слишком беспокоишься о своем отце, – сказал он, когда они сели рядом на длинное сиденье, качаясь из стороны в сторону в такт трамваю. – Выслушай меня, – сказал он твердо, предупреждая ее попытку прервать его. – Я старался быть терпеливым, но пришло время выяснить, что ты хочешь от жизни. Нет, Летиция, пожалуйста!

Он взял ее за руки и сжал так крепко, что она вздрогнула.

– Ты говорила, что, когда тебе исполнится двадцать один, ты будешь свободна. За это время отец свыкнется со смертью матери. Но ты все еще ухаживаешь за ним, как за малым ребенком!

– Он нуждается во мне, – прошептала она.

– И я нуждаюсь в тебе, Летиция. Мне нужно, чтобы ты стала моей женой. Прошло столько времени, что я имею на это право. Я хочу, чтобы у меня была семья и дети, и я хочу, чтобы это дала мне ты. И никто другой!