Лиза вдруг с ужасом подумала: "Что они там делают?.."

Было непонятно, чуждо, а потому страшно ей то, что делали маленькие незнакомые люди с длинными шестами, куда и откуда текла мутная река, кто и как жил на размытых желтых берегах, за этими зубчатыми елками и березками.

Когда стало смеркаться, Лиза вздохнула, пошла в вагон, где уже зажгли фонари и задвигались бестолковые огромные тени, и села возле Доры.

"Куда мы едем?" - хотела всей грудью, всем существом своим спросить Лиза, но вместо того сказала своим низким, немного ленивым голосом:

- Паша нас встретит, должно быть. Конечно... - ответила Дора.

Она уже давно перестала читать, и ей было теперь тоскливо, страшно и жалко себя в огромном, угловато неуютном вагоне, где копошились, лущили семечки, говорили неестественно громкими голосами, играли на гармонике и сдержанно ругались какие-то новые, странно грязные и озлобленные на что-то люди. В эту минуту та неведомая, полная движения, шума и успеха жизнь, которая давно ярко рисовалась ее жгучему самолюбию, показалась ей несбыточно невозможною, нелепой и жалкой. Она обрадовалась Лизе и, не спуская блестящих глаз, смотрела из своего темного угла на ее знакомое, давно милое, понятное лицо.

- Лизочка! - сказала Дора тихо.

Она взяла ее мягкую теплую руку своими сухонькими узкими руками.

Лиза внимательно посмотрела на нее и вдруг серьезным и широким движением обняла и притянула к себе.

- Нет, ты посмотри еще, а тогда приходи на это место и потолкуем!.. со злобой, резко выкрикнул кто-то из-за деревянной перегородки.

- Тиу!.. - плачевно пискнула гармоника.

Высокий, до странности худой мастеровой, в назинетовом пиджаке и в красной рубахе навыпуск, вышел из-за перегородки и, пошатнувшись, сел против Лизы.

- Куда изволите ехать? - спросил он, помолчав. Слышно было, что от него сильно пахнет водкой.

- В Петербург... - ответила Лиза.

Через перегородку стал сверху смотреть другой человек, должно быть, солдат с крутыми рыжими усами и рябым лицом.

- Так... - сказал мастеровой и стал тяжелым, пьяным глазом смотреть на Лизу, на лицо и на грудь. Стало страшно. Солдат вдруг засмеялся и фыркнул.

- А чего вы там не видели? - спросил мастеровой, и по заплетающемуся звуку его голоса и покачиванию вперед стало видно, что он страшно пьян.

- Лиза, - испуганно позвала Дора, - пойдем, постоим на площадке.

- Что ж, вы со мной разговаривать не желаете? - ломаясь, враждебно спросил опять мастеровой.

- Нет, отчего же... - торопливо ответила Лиза.

- Я спрашиваю... люб... бопытно мне знать, для чего, например, в Петербург?..

- Учиться... - покорно ответила Лиза. Солдат опять засмеялся.

- Учиться? - переспросил мастеровой. - А не...?

Солдат фыркнул, как лошадь, и от восторга упал лицом на перегородку.

Дора испуганно заплакала. Лиза смотрела на мастерового серьезными внимательными глазами, и в груди у нее что-то пустое и холодное мучительно сжало сердце.

- Вот я те как дам по уху, - неожиданно сказал с другой стороны вагона бородатый старый мужик в лаптях, - так будешь знать, как обижать зря, дурак!

Мастеровой мутными глазами посмотрел на него.

- А мне наплевать... черт с ними! - Он выругался скверным словом, встал и ушел.

- Наро-од!.. - укоризненно сказал старый мужик и тоже встал и пошел за ним.

- А вы отколе едете? - спрашивал он кого-то.

- Из-под Калуги... - ответил тот же мастеровой.

- А мы курские... - сказал мужик.

К вечеру воздух в вагоне стал еще тяжелее. За стеклами в темноте невидимо, дрожа, колотился дождь и бесконечно стучал поезд.

Дора тихо улеглась на своем месте, и чувствовалось, что она боится пошевелиться. Лиза опять ушла на площадку, с которой уже ничего не было видно, а было только холодно и мокро, и там простояла часа два, напряженно и тоскливо глядя в темноту.

Ей припомнилось, как два дня тому назад ее провожали из дома, Сережа и мать плакали, а в доме было так пусто, как будто только что вынесли что-то самое важное, без чего все должно затихнуть, опустеть, замереть. Потом на вокзале вдруг неожиданно подошел к ним Савинов, в серой, длинной, мокрой от дождя шинели, и лицо у него было серое, мокрое и измученное.

- Лизавета Павловна... - сказал он дрожащим голосом. - Я с вами хотел поговорить...

Лизе стало тяжело и неприятно. Все, что можно было сказать, уже было переговорено сто раз за это лето. Ей даже казалось, что все лето продолжался этот нудный, скучный разговор о том, чего нельзя было переделать. Сначала ей до слез было жалко корнета, но потом он стал раздражать ее и не потому, что надоел ей, а потому, что все смеялись над ним и ей, было стыдно, что она чуть-чуть было не вышла за него замуж.

- Он правильную блокаду ведет с вами! - говорил Паша Афанасьев. Бедный, он сильно страдает, а все похож на индюка, у которого выщипали хвост!

Все-таки она пошла с ним по платформе, блестевшей от дождя.

- Вы скорее... - холодно заметила Дора.

- Сейчас! - ответила Лиза уверенно.

- Я не задержу Лизавету Павловну... - печально прибавил корнет.

Они прошли молча два раза взад и вперед. Корнет тяжело дышал и смотрел вниз, на забрызганные грязью лакированные сапоги.

- Ну, что вы мне хотели сказать? - спросила Лиза.

- Я... Значит, все между нами кончено? - проговорил корнет унылым голосом, и слышно было, что спросил он это Бог знает зачем, и сам прекрасно понимает, что все кончено.

Лиза молчала. Прозвонил первый звонок. Корнет вздохнул.

- Лизавета Павловна, - вдруг быстро заговорил он, - я, может быть, и очень смешной и... человек не... но я не стану вам мешать... Вы знаете, что более преданного вам человека вы не найдете... Я, правда, не понимаю, почему вам нужно ехать, когда вы и здесь... столько счастья всем... Может быть, я недостоин вас... конечно... но я бы пешком пошел за вами, если бы знал, что... Вы меня простите, Лизавета Павловна, если я...

Вдруг губы корнета задрожали и лицо его стало жалко и похоже на детское; он круто оборвался и замолчал.

Потом он деятельно помогал переносить вещи, кричал на носильщика и долго махал фуражкой, когда поезд пошел.

- А он, в сущности, ничего... - сказала Дора про корнета. - Только скучный ужасно.