Что ж, я трус? Кому угодно

Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?

Развязно ущипнуть за подбородок?

Взять за нос? Обозвать меня лжецом

Заведомо безвинно? [4]

Вот и все. Если бы только я не промолчал в ту ночь!

Мимо их стола прошли люди, Сатч замолчал и огляделся. Зал был почти пуст. Он посмотрел на часы, они показывали одиннадцать. Сегодня ночью необходимо выработать какой-то план действий. Недостаточно просто выслушать историю, оставался вопрос, что теперь делать обесчещенному и погубленному Гарри Фивершему. Как ему заново построить свою жизнь? Как скрыть свой позор?

— Вы не можете оставаться в Лондоне, прячась днем и выходя тайком по ночам, — сказал Сатч. — Это слишком похоже на... — он оборвал себя, но Фивершем закончил его фразу.

— Слишком похоже на Уилмингтона, — спокойно произнес он, вспоминая историю, рассказанную отцом много лет назад, накрепко врезавшуюся в его память. — Но я не кончу, как Уилмингтон, уверяю вас. Я не останусь в Лондоне.

Он говорил решительно, и в самом деле уже имел план действий, о котором так волновался лейтенант Сатч. Однако тот погрузился в собственные мысли.

— Кто знает о перьях? Сколько человек? Назовите их имена.

— Тренч, Каслтон, Уиллоби, — начал Фивершем.

— Все трое в Египте, и кроме того, ради чести своего полка скоре всего будут держать язык за зубами, когда вернутся. Кто еще?

— Дермод Юстас и... И Этни.

— Они будут молчать.

— Вы, возможно, Дюрранс и мой отец.

Сатч откинулся в кресле и уставился на него.

— Ваш отец! Вы написали ему?

— Нет, я поехал в Суррей и рассказал.

Лейтенанта Сатча снова охватило сожаление об упущенной возможности.

— Ну почему я промолчал в ту ночь? — бессильно спросил он. — Мните себя трусом и спокойно едете в Суррей, рассказываете эту историю отцу! Даже не в письме! Вы стоите лицом к лицу и рассказываете ему! Гарри, по части храбрости я считаю себя не хуже других, но ни за что в жизни не смог бы поступить так.

— Было... неприятно, — просто сказал Фивершем, и это осталось единственным описанием той беседы с отцом, которым он кого-либо удостоил.

Но лейтенант Сатч знал и отца, и сына. Он мог догадаться, что подразумевалось под этим словом. Гарри Фивершем рассказал о результатах поездки в Суррей.

— Отец продолжит выплачивать мое содержание. Оно мне понадобится, каждый пенни, иначе я бы ничего не принял. Но я не должен приезжать домой. В любом случае, я и так долго не собираюсь возвращаться.

Он вытащил из кармана записную книжку, вынул из нее четыре белых пера и положил перед собой на стол.

— Вы сохранили их? — воскликнул Сатч.

— Вообще-то, я дорожу ими, — тихо сказал Гарри. — Вам это кажется странным, для вас они — символ моего позора. Для меня они значат намного больше. Они — моя возможность смыть его, — он огляделся, отделил три пера, толкнул их немного вперед и наклонился к Сатчу.

— Что если я смогу убедить Тренча, Каслтона и Уиллоби взять их обратно? Я не говорю, что это легко. Я даже не говорю, что это возможно. Но есть шанс, что это будет возможно, и я должен его ждать. Мало кому, ведущему столь активную жизнь, как эти трое, удается не очутиться в какой-то момент в большой опасности. Подготовиться к этому моменту, вот в чем теперь моя задача. Все трое в Египте, и я уезжаю туда завтра.

На лице лейтенанта Сатча появилось выражение огромного и неожиданного облегчения. Возможность, о которой он даже не думал, теперь казалась ему единственной и спасительной. Этот исследователь человеческой природы без раздумий готов был пренебречь осторожностью, благоразумием и обдуманной расчётливостью. Препятствия на пути Гарри Фивершема, возможность, которая может снова исчезнуть в последнюю минуту, малая вероятность того, что Фивершему представятся три таких случая — всё это он упускал из вида. Его глаза уже горели гордостью, и три пера в его глазах уже забирали обратно. Но рассудительность не покинула Гарри Фивершема.

— Здесь имеются и огромные сложности, — сказал он. — Назову лишь одну: я — гражданский, эти трое — военные и окружены военными. Поэтому для гражданского шансов гораздо меньше.

— Но ведь необязательно именно этим троим находиться в опасности, чтобы вы могли убедить их снять обвинения, — возразил Сатч.

— Да, может случиться и по-другому, — согласился Фивершем. — Этот план пришёл мне в голову внезапно, в тот самый момент, когда Этни велела мне забрать перья и добавила к ним четвёртое. Я готов был разорвать их в клочья — и тут ясно увидел эту возможность. Но я обдумывал её все последние недели, пока сидел, слушая горн из казармы. И я уверен — другого пути у меня нет. Но попробовать всё же стоит. Понимаете, если эти трое заберут свои перья, — он глубоко вздохнул и, опустив голову так, что Сатч не мог видеть его лица, тихо добавил: — Ну, может быть, тогда и она заберёт своё.

— Она будет ждать, вы думаете? — спросил Сатч, и Гарри резко поднял голову.

— О нет, — воскликнул он. — Об этом я не думаю. Она даже не подозревает о моих намерениях, и я хочу, чтобы так и оставалось, пока они не исполнятся. Я думал о другом... — и он впервые за вечер заговорил нерешительно. — Мне трудно говорить об этом... Этни кое-что сказала накануне того дня, когда прислали перья. Наверное, я расскажу вам, ведь именно эти слова заставляют меня отправиться в путь. Если бы не они, вряд ли бы я когда-нибудь додумался до такого. В них я обрел стимул и надежду. Вам они могут показаться странными, мистер Сатч, но прошу, поверьте, что для меня они совершенно реальны. Она сказала… Тогда она знала лишь, что мой полк отправляют в Египет, она винила себя в том, что я подал в отставку, в чем не было необходимости, потому что — и вот ее точные слова — потому, что если бы мне было суждено пасть, она чувствовала бы себя очень одинокой до конца жизни, но при этом точно знала, что мы еще встретимся... после.

Всё это Фивершем произнёс, не глядя на собеседника, и затем, по-прежнему отводя взгляд, продолжил:

— Понимаете? У меня есть надежда, что если мою вину можно искупить, — он указал на перья, — мы можем встретиться... после.

Без сомнения, такое предположение странно обсуждать за грязным столиком общественного ресторана, но ни один из них не находил его ни странным, ни даже нереальным. Решая серьёзные проблемы, они достигли точки, когда ничто уже не казалось странным или неуместным.

Гарри Фивершем умолк, и некоторое время лейтенант Сатч не произносил ни слова. Но когда Гарри наконец поднял взгляд и уже готов был услышать насмешку, он увидел, что Сатч протягивает ему руку.

— Когда я вернусь, — сказал Фивершем и поднялся. Он собрал перья и поместил обратно в записную книжку.

— Я рассказал вам всё. Видите, я жду трех случайных возможностей, и не все они могут представиться мне в Египте. Они могут вообще не представиться, и тогда я не вернусь. Или, может, мне придется ждать много лет. Поэтому я хотел, чтобы один человек знал всю правду на случай, если я не вернусь. Если вы когда-нибудь будете уверены, что я не вернусь, расскажите моему отцу.

— Я понимаю, — сказал Сатч.

— Но не рассказывайте ему всего — я имею в виду последнюю часть, об Этни и моем главном мотиве, не думаю, что он сможет понять. Во всех иных случаях храните молчание. Обещайте мне!

Лейтенант Сатч обещал, но с отсутствующим видом, и Фивершем принялся настаивать.

— Вы не скажете ни слова никому, будь то мужчина или женщина, как бы на вас не давили, за исключением моего отца и при обстоятельствах, которые я описал.

Лейтенант Сатч пообещал еще раз без малейших колебаний. Настойчивость Гарри была совершенно естественной, поскольку любое раскрытие его цели могло иметь вид глупого бахвальства, и Сатч не видел причин отказывать. Он дал обещание и связал себе руки. Мысли его были заняты ограничением, которое Гарри установил для генерала Фивершема. Даже если он умрет, не выполнив свою миссию, Сатч должен скрыть от отца лучшее, что было в сыне, по его собственной просьбе.