— Что с ним будет?

— В лучшем случае плен, в худшем — смерть. Смерть от голода, жажды или от рук дервишей. Но есть надежда, что всего лишь плен. Он белый. Если его поймают, то, скорее всего, посчитают шпионом и будут уверены, что у него есть сведения о наших силах и планах. Скорее всего, его отправят в Умдурман. Я написал Колдеру. В Вади-Хальфе полно шпионов, мы часто слышим о том, что происходит в Умдурмане. Если Фивершем там, я рано или поздно узнаю. Но он, наверное, сошел с ума, это единственное возможное объяснение.

У Этни было другое, и она знала, что правильное. Забывшись, она сказала Дюррансу:

— Полковник Тренч в Умдурмане.

— О да, — ответил Дюрранс. — Фивершем будет не совсем один. В этом есть какое-то утешение, и может, что-то удастся сделать. Когда я получу известия от Колдера, я расскажу вам. Может, что-то удастся сделать.

Дюрранс явно неверно понял её фразу. Он по-прежнему не знал мотивов, которые привели Фивершема к югу от египетских застав. И он не должен узнать. Даже теперь Этни не покидала решимость делать вид, будто она забыла. Она стояла у окна, сжимая в руке письмо. Ей нельзя расплакаться или упасть в обморок, она должна стоять тихо и отвечать спокойно, хотя она и знала, что Гарри Фивершем отправился на юг, чтобы присоединиться к полковнику Тренчу в Умдурмане. Но это было выше её сил. Когда полковник Дюрранс снова заговорил, ей хотелось сбежать, остаться наедине с этими кошмарными новостями. Её звали тихий покой сада и темные тени деревьев.

— Возможно, вы удивитесь, — сказал Дюрранс, — почему сегодня я рассказал вам то, что до этого держал при себе. Раньше я не мог решиться, и хочу объяснить, почему.

Этни не заметила дрожь в его голосе, ей, неинтересны были его объяснения, она просто не могла больше его слушать. Простой звук человеческого голоса стал невыносимым. Этни даже не осознавала смысл слов Дюрранса, она лишь понимала, что он говорит, и этот голос должен умолкнуть. Этни стояла близко к двери в сад. Всего один шаг, и она освободится. Дюрранс всё говорил из темноты, но Этни не слышала ни слова. Она приподняла платье, чтобы оно не шуршало, и вышла в сад. Так она выдала себя в третий раз за вечер.

Этни хотела ускользнуть незамеченной, но на террасе в тени дома, неподалеку от открытой двери гостиной сидела миссис Адер. Она увидела, как Этни тихо пересекла террасу и сбежала по лестнице в сад. Миссис Адер удивила стремительность её движений. Этни как будто летела, и это был отчаянный полет. Миссис Адер заметила эту странность — с её места хорошо была видна залитая лунным светом дверь. Этни погасила лампу, и комната быстро погрузилась в темноту, словно в ней тайно шептались любовники. Для миссис Адер это была пытка.

Но она не пыталась избежать этой пытки. Она сидела и слушала, как сад заливала счастьем музыка, а потом — приглушенный разговор, и воображение распалило в миссис Адер ревность, сжигающую её изнутри. И вдруг Этни выбежала в сад. Миссис Адер отвергла предположение о ссоре. Она прекрасно знала, что Этни не из тех, кто вступает в перепалки, да и сбегать она в таком случае не стала бы. Но случилось и нечто еще более странное. Дюрранс продолжил говорить в пустой комнате.

Миссис Адер услышала его голос, хотя и не разобрала слова. Он явно считал, что Этни еще рядом. Миссис Адер поднялась и на цыпочках подошла к открытой двери. Дюрранс дружелюбно рассмеялся, и она услышала его слова. Теперь она слышала хорошо, хотя и не видела говорящего. Он сидел в тени.

— Я начал понимать, — сказал он, — еще в тот первый день на Хилл-стрит два месяца назад, что с вашей стороны есть лишь дружба. Мне помогла слепота. Видя ваше лицо и глаза, я наверняка поверил бы во всё, во что вы хотите заставить меня поверить. Но больше у вас нет этой защиты. Я же стал более сообразительным. По-настоящему прозрел. Впервые в жизни я наконец-то вижу.

Миссис Адер не шевелилась. Дюрранс, похоже, и не ждал ответа или признания. Он говорил с облегчением, как человек, сбросивший груз забот, давно его тревожащих.

— Мне стоило немедленно расторгнуть нашу помолвку. Потому что я до сих пор твердо верю, что между нами должно быть нечто большее, чем просто дружба. Но я эгоист. Я предупреждал вас, Этни, эгоизм присущ слепому человеку. Я ждал и откладывал свадьбу. Изобретал предлоги. Заставил вас поверить, что есть надежда на излечение, хотя её не было. Потому что надеялся, как любой мужчина, что со временем ваша дружба станет чем-то большим. И пока оставалась надежда, Этни, я не мог вас отпустить. Я ловил в вашем голосе новые теплые нотки, новую энергию в вашем смехе, новый трепет в вашей музыке — я жаждал этого, еще как! Что ж, сегодня я сжег мосты. Я признался вам, что знаю — вы считаете меня лишь другом. Признался в том, что нет надежды на восстановление моего зрения. Я даже осмелился рассказать так долго хранимый секрет о моей встрече с Гарри Фивершемом и о том, какой он подвергается опасности. И почему? Потому что впервые сегодня вечером я услышал те признаки, которых так ждал. Новая нежность, новая гордость в вашем голосе, жизнерадостный смех — всё это я сегодня услышал. Вас покинула напряженность. И когда вы играли, вы как будто заставили скрипку говорить, как никогда прежде. Этни, Этни!

Но Этни сейчас была в закрытом садике, куда она отвела капитана Уиллоби этим утром. Здесь она оказалась одна, в сопровождении одного лишь колли, здесь она наконец получила так необходимые тишину и одиночество. Еще несколько слов Дюрранса, и от напряжения она потеряла бы благоразумие. Вся та стена из притворной привязанности к нему, которую она построила за последние месяцы, рухнула бы в одночасье.

Дюрранс уже заглянул за стену, изумленно заглядывал за нее в эту самую минуту, но Этни этого не знала и сбежала, чтобы ему помешать. Лунный свет растекался серебром по заливу, высокие деревья дремали под звездами, шум прибоя звучал не громче, чем журчание реки. Этни села на скамейку и попыталась впитать покой летней ночи, научиться у самой природы сохранять терпение и упорство.

Но события этого дня легли на её плечи непосильным грузом, и она не сумела. Только утром, на этом самом месте, она получила прекрасные новости и снова обрела Гарри Фивершема. Именно так она воспринимала сообщение Уиллоби. Утром она вновь его обрела, а вечером получила плохие новости и потеряла его, скорее всего, навсегда. Гарри Фивершем собирался расплатиться за свои ошибки, и Этни восставала против его щепетильности, которой он научился у нее же. «Неужели, — подумала она, — ему было мало? Восстановив честь в глазах одного из троих, он восстановил бы её и в глазах остальных».

Но он отправился на юг, чтобы присоединиться к полковнику Тренчу в Умдурмане. Этни ничего не знала об этом убогом и выжженном солнцем городишке, о царящем в нем варварстве и ужасах тюрьмы. Но капитан Уиллоби сделал достаточно намеков, чтобы наводнить ее воображение кошмарами. Он предложил рассказать, что означает плен в Умдурмане, и она заломила руки и отказалась слушать. Существуют ли пытки, которые там не практикуют? Возможно, прямо сейчас, в эту летнюю ночь... Но она не смела даже думать об этом...

Звук бьющего о берег прибоя напомнил ей музыку реки. Он перенёс мысли Этни к той давно знакомой реке, что журчала и шумела перед ней пять лет назад, другой летней бессонной ночью, до самого рассвета. Этни никогда ещё не тосковала так по своей родине, по её бурым холмам и быстрым потокам, даже когда вечером у окна смотрела на играющий в ручье свет. Донегол был её святыней, и казалось, там она была в стороне от земной суеты. Ее сердце рвалось туда. Внезапно Этни охватило отвращение к собственной скрытности, интригам, увёрткам, среди которых она жила — и должна продолжать жить.

На нее накатилась усталость, но решимость никуда не делась. Она не должна испортить еще одну жизнь. Завтра она соберется с силами и начнет сначала. Дюрранс никогда не узнает, что она думает о другом.