Он умер этой же ночью от разрыва сердца.Не сделали вовремя укол. Врач не хотела слушать его бред и мои просьбы помочь ему.

От больницы с небольшими исключениями у меня осталось только одно светлое воспоминание- Карпов. Звали его Коля. Он, несмотря на свои солидность, возраст и серьезность был тем, с кого постоянно смеются те, кто может смеяться бесконечно. Однажды волейбольная подача, попав в него, выбила его из равновесия, и он, покачнув скамейку, положил ее с элитой отделения на землю.

-Мы пойдем другим путем,- дважды сообщал он своим зрителям и своему сопернику по шахматам. Ни его, ни их лица при этом не менялись. Я угарал за всех. Как-то раз с парнем я стал спорить о высоте забора.

-3 метра,-говорил я.

-2,5.

-Ты смотри, я - 178-180.

-А я - 185.

-Понял?- спросил у меня назидательно Карпов, -ты еще из ... не вылез, а он уже "Аврору" красил.

В областной больнице я работу не бросал.

Матушка собралась уезжать на Сахалин. До пенсии ей оставалось 3 года. В больнице подошла ее очередь на квартиру. Таня с мужем Борисом и детьми, уезжая по трудовому договору на Сахалин, не стала оформлять бронь, так как в трудовом договоре сохранение прежней жилплощади обещалось конституционным стилем. Директор совхоза им тоже не подсказал. Сейчас же оказывалось, что бронь нало было оформлять отдельно, а указка на нее в договоре официальной силы не имеет. На этом основании матушку снимали с очереди на квартиру. Она обошла десятки инстанций бесполезно. По поводу своей женитьбы я тоже не мог сказать ничего определенного. Оскорбленная не только непониманием, но и некоторыми предложениями некоторых ответственных работников больницы, матушка поехала на Сахалин тоже, зная, что заработки там выше, заключив трудовой договор с одной из больниц, неподалеку от Таниного поселка -в Углезаводске.

Я оставался один. Сентябрь и октябрь 90-го года-наверное самое насыщенное нердинарными переживаниями время в моей жизни. Когда Ира мне опять оставила надежду, я немного успокоился. Все отношения протекали в настоящем и прошлом. О будущем мне страшно было и упоминать. Но как можно жить без него. Через неделю я опять был у нее. Яркий свет в окнах предвещал недоброе. Дверь открыла ее молодая соседка.

-Ой,Миша!Сейчас.

Навстречу из-за ее спины вышел одетый парень и, взглянув на меня, вышел на улицу.

-Заходи,-сказала Ира ярко накрашенными губами. -Сегодня я не могу тебя принять. У нас видишь-банкет.

Из кухни вышел другой парень полный болтливого настроения. С ним же он и протянул мне руку.

-Сережа. Я молча ее пожал. Он меня понимал и не требовал моего имени.

-Ну, ладно, -я стал выкладывать из сумки кабачок и овощи на секретер.

-До свидания! И ушел.

Состояние было ужасным. Я даже не мог понять от чего. Чувствовалось, что вся их компания хорошо знакома друг с другом, но присутствие в доме парней я воспринимал естественно. Могла же она общаться с мужчинами как с людьми. О большем я и не думал.

До глубокой ночи просидев в ожидании поезда и утром приехав домой, я усидел лишь до обеда. В сердце что-то щелкнуло и потянуло туда сильнее обычного. Я взял деньги и побежал на автобус. Она была красивой. Она вообще была красивой и эффектной. Но в тот вечер ее спокойное лицо было обрамлено каким-то алым сиянием. Каждая черточка лица была нежной и совершенной и излучала покой. Она гладила белье. Я сидел на стульчике и умолял ее вернуться. "Матушка уезжает", -рисовал я ей идиллию. Она лишь покачивала головой. Я чувствовал стену с одним открытым проходом. Я искал его. Я начал о прошлом.

-Ты знаешь, когда у меня с психикой было все нормально, я мог представить себя, например, этой стеной.

Она заулыбалась, что называется, в усы.

-А когда в первые разы ты о себе рассказывала, я сидел и думал: "Вот это волчица!"

Ее лицо вдруг озарилось догадкой. Я увидел, что она вдруг все поняла и сразу как-то бессильно обмякла. Но что она поняла? Моя мысль начала усиленную работу. Разрушенная стена отошла на второй план. Однако, благодаря этому мы как-то помирились. Про этих парней она сказала, что они просто коллеги по работе. Ворочаясь в поезде, я не мог уснуть. Мысль ритмично била в одном направлении. И тут она уперлась в неадекватность. Ее соседка, открыв дверь и воскликнув, проявила какой-то испуг всем своим существом. Это не вязалось с той легкостью, с которой Ира рассказывала о парнях. Картина происходившего стала развертываться дальше. Когда она вся была передо мной, я застонал.

Она вся была во мне. Я знал все черты ее характера. Сейчас, сливаясь с увиденным, они показывали мне все ее глазами. Я видел, что она частично раба самой себя и частично ситуации. Что она подавляет свою гордость на на допускаемые унижения этим Сережей. Я видел и как он к ней относится и сравнивал его отношение к ней со своим и стонал, что она и сейчас остается свободной. Я переживал всем своим существом. Мысль текла дальше, вскрывая очаги памяти. Касание первого из них мгновенно переменило мои настроения: "Так вот почему тюль была снята". "Ах вот почему ты тогда испугалась, когда я уловил запах курева от тебя". Мысль, что подобное, если не большее происходило и раньше, когда я дышал ее именем, меня шокировала. Теперь я думал иначе: "Нет. Если бы ты сидела на одном стуле, ты была бы доверчивей". Право судить ее, которое я получал от своей чистоты, рождало теперь и искреннее сострадание к ней. Оно усиливалось и тем, что, вспоминая ее озаренное лицо, я понял, что она только в тот момент поняла, что в восприятии ее, я по чистоте и непосредственности отношения к ней, был ребенком. Раньше я несколько раз на ее эффектное, подчеркивающее мою мужскую силу, обращение, говорил ей печально: "Ты не со мной разговариваешь". Что мне было делать?Я ее любил и ненавидел. Последнее - не только из-за себя. Все это происходило ведь при Даниле, отправленном спать в другую комнату насильно. Теперь мне стали ясны многие детали его поведения. Я опять застонал. Я и освобождался от нее чистотой. Но я был и привязан к ней душой. И не только ей. И собой тоже. Как-то я сказал ей, что я ее никому не отдам. "Почему я ушел? Мне надо было начистить фас этому Сереже и отправить его вслед за своим другом. А потом ей дать втык",-внезапно меняла направление мысль. Тогда бы я и сдерживал бы и свое слово и получал бы практически полную свободу действий по отношению к ней, и прав на нее, из чего я выбирал второе. Но я проиграл и проигрывал. Более того: я был привязан к ней и своими идеалами человека, которые были в ней и которые, я знал, были не только моими. "Если ты такой сильный и принимаешь человека целиком, у тебя сейчас есть полная возможность продемонстрировать это",-думал я. Но я не хотел этого, так как чувствовал себя оплеванным с головы до ног, а она и сейчас оставалась свободной. Предложение свадьбы сейчас представлялось окончательным унижением меня в ее глазах и казалось абсурдным. "Вот это жизнь!-думал я.-Это не у матушки под крылом прохлаждаться". Матушка тем временем уехала. Я не знал куда себя деть. Я сутками лежал на диване и думал: "Ну, почему, почему так?" Огород требовал своего. Я ехал туда. Лопата валилась из рук. Мне ничего не было нужно.

Ъ_Набор нового опытаЪ..

Я включал музыку и слушал "Алису", "Машину времени". Особенно "Алиса" производила на меня впечатление. Я завидовал силе Константина Кинчева, и мне казалось, что мне до такой силы далеко. В песне "Если бы мы были взрослее" Александра Кутикова есть слова:

"Я очки терял, я не понимал, что можно проиграть.

Но, но меня спасло, что в те годы, в те годы

я не любил считать."

У меня вставал вопрос какие очки и что считать. Павитрин как-то с радостью воскликнул:"Я знаю почему первая эманация от человека идет обычно отрицательная, а потом все плохое исчезает, и человек кажется хорошим. Потому что он открывает свою душу, и все плохое растворяется в последущем". У меня возникала куча вопросов-не лицемерит ли этот человек? Почему в его психике есть плохое? Значит он способен на плохое? Но ведь душа же одна? То есть в ней плохое сожительствует с хорошим. И как с таким человеком общаться? Как с хорошим или плохим? Слова Александра Кутикова я понимал, что в детстве, когда люди открыты душой, они не ведут счет отданного, и так же жил и он. А с возрастом он стал рассчетливей, включая счет блоков отданной души. Эта песня стала для меня ностальгической, так как в ней человек с уверенностью пел, утверждая совсем не мои идеалы. Так благодаря Павитрину и Александру Кутикову в мой обиход вошли понятия "счет отданной души", ее количества, а также "закрытие и открытие души".