Мой ответ датирован 18 сентября:

"Дорогая Береника,

Мне было очень приятно получить твое письмо, и я рад, что у тебя всё хорошо. Ты права, когда говоришь, что становится "всё страньше и страньше", потому что сегодня день поминовения св. Джузеппе Купертинского, а он, как ты знаешь, святой-покровитель воздушных полетов. Я также с интересом узнал, что твои монашки — бенедиктинки, потому что вчера был день св. Хильдегарды, которая тоже была монахиней этого ордена, и в моих "Житиях святых" говорится, что она написала книгу трактатов о стихиях, растениях, деревьях, минералах, рыбах, птицах, четвероногих и рептилиях и еще одну книгу о кровообращении, головных болях, депрессии и головокружениях, бешенстве, безумии и одержимости.

Так что, не удивлюсь, если на ужин тебе зачитали порцию ее жития. Вообще-то, 17 сентября — это еще и день св. Ламберта Маастрихтского, так что сюжет усложняется. Он — святой-покровитель Льежа (население 174000 чел.), административного центра региона Валлония. В Льеже находится знаменитый иезуитский колледж и крупнейший орудийный завод в Европе. Дядя Селестин действительно навещал меня и сказал, что ты уехала в школу-пансион. Я чувствую себя нормально, хотя мама каждый день заставляет выпивать по чашке растворимого говяжьего бульона, но это не так страшно, ведь у меня рядом с кроватью стоит целая бутылка «Лукозейда», и я могу пить, когда вздумается.

И еще должен сообщить тебе, что меня тоже отсылают в пансион. Жду этого с нетерпением, потому что в книгах в таких школах всегда очень интересно. Школа называется "Дом Лойолы", в честь св. Игнатия Лойолы, который основал орден иезуитов, и находится она в графстве Даун, у самых Морнских гор, так что немало времени ребята проводят на свежем воздухе. Я не знал, что дядя Селестин там учился, но он говорит, это его alma mater и из ее стен вышло немало известных юристов и врачей.

А теперь, ты только послушай. Дядя Селестин подарил мне книгу под названием "Братья ван Эйк". Ведь Картину написал Ян ван Эйк, который родился в Маастрихте. Там говорится, что у Яна ван Эйка было двое братьев. Одного звали Ламберт(!), а другого — Хуберт, в честь св. Хуберта, епископа Маастрихтского! И еще в книге пишут, что Картина называется "Свадьба Арнольфини", хотя дядя

Селестин считает, что это неверно, поскольку нельзя с уверенностью сказать, свадьба это или нет. По-моему, очень здорово иметь такую книгу.

Что интересно, книга помогает мне лучше узнать Картину, и, честно говоря, Картина мне иногда снится, вот только мне ни капельки не страшно. Мне очень нравятся ее цвета, а читать интересно, потому что в книге столько рассказывается о том, какие краски использовались в те дни. Например, платье женщины выполнено ярью-медянкой по подмалевку свинцово-оловянным желтым пигментом и свинцовыми белилами. И еще там говорится, что некоторые из этих красок были ядовитые и порой художник сходил из-за них с ума.

Во сне я не вхожу в Картину, а просто созерцаю ее. Цвета такие насыщенные. Я начинаю видеть в ней то, о чем раньше не подозревал. В книге пишут, что у ван Эйка глаз был, словно микроскоп. Особенно мне нравится синий цвет рукавов сорочки на женщине, это ультрамарин. Ван Эйк изготовил этот пигмент из ляпис-лазури, очень дорогого камня лазурита. Ну, я побегу, пора пить этот проклятый бульон.

До свидания,

твой брат…"

Мой ответ написан аккуратным курсивным рондо на кремового цвета нелинованной веленевой почтовой бумаге "Базилдон Бонд" "перманентными черными" чернилами «Куинк» производства компании «Паркер», Лондон. Помню и ручку ("Паркер Дьюофолд" с черно-зеленым «черепаховым» корпусом), и футляр, в котором она продавалась, с листком, описывающим достоинства изделия:

Совершенная самопишущая ручка должна отвечать определенным требованиям. Она должна иметь удобную форму и размеры и минимальный вес. Ее чернильный резервуар должен быть настолько велик, насколько это совместимо с ее портативностью. Она не должна разряжаться сама собой, а лишь тогда, когда это требуется, и только с интенсивностью, не превышающей потребности пишущего. Она должна быть готова подать чернила в тот самый момент, когда перо касается бумаги. В ней должно быть минимальное количество рабочих деталей, она не должна иметь излишне усложненной конструкции и быть подверженной поломкам в результате небрежного обращения.

Ваша "Паркер Дьюофолд" разработана с учетом всех этих стандартов. Она всегда готова писать — где угодно и когда угодно. Она никогда не запинается, не царапает бумагу, не ставит клякс, ведь идеально гладкое перо "Паркер Дьюофолд" гарантирует вам 25 лет верной службы, а корпус и колпачок из фирменного «перманита» компании «Паркер» сломать практически невозможно.

Ручки «Паркер». Имперское качество.

Читая эти строки, я представлял себе, что ручка «Дьюофолд» обладает собственным разумом: писателю, ищущему вдохновения, стоит лишь снять с нее колпачок, и она без запинки испишет чистые страницы. Этот взгляд разделяла и мама, преподнесшая мне «Дьюофолд» в качестве "подарка выздоравливающему". Она возлагала на меня определенные надежды как на будущего литератора, и в своем письме к Беренике я вижу попытки следовать ее советам по части разбиения текста на абзацы. У моей родни по материнской линии было принято воспитывать любовь к литературе: девичья фамилия мамы — Джойс, а ее двоюродный дед Августин добился на этом поприще некоторого признания. Подарочные экземпляры его трудов были с гордостью выставлены в семейном книжном шкафу.

Как я уже говорил, "Братья ван Эйк" захватили меня с головой. Мне казалось, что если я перепишу своим «Дьюофолдом» что-нибудь из текста, то, возможно, смогу лучше понять его; или слова эти, словно по мановению волшебной палочки, станут моими:

"В отличие от красок на яичной и водной основе, эйковскую масляную краску можно наносить на большие площади совершенно равномерно, не оставляя мазков; изменяя же ее консистенцию, либо используя свойства медленного высыхания, ей можно придать широкий спектр фактурных эффектов. Наложенная толстым слоем, или, напротив, лессировкой, либо нанесенная однимединственным касанием кисти, масляная краска способна дать непревзойденную чистоту цвета. Перед взором смотрящего картины ван Эйка переливаются, словно составленные наложением полноцветных стереоскопических слайдов. Это сродни гипнозу драгоценных камней, любованию подсвеченными глубокими водами. Ван Эйк кистью проделывал работу ювелиров по металлу и самоцветам, схватывая тот блеск, который, кажется, есть отражение божественного сияния, света предвечного. Ведь в этом свете все вещи кажутся равноценными, от блика на шляпке гвоздя в полу бюргерского дома до сверкающих шпилей Нового Иерусалима".