Поиск
* * *
Я не стану писать свою жизнь. Вот она на столе предо мною.
Вырванная и жалкая, трепещет, как сердце живое,
Словно труп, что швырнули коновалу для вскрытья.
День за днем, путь ваших иллюзий — разве должен его повторить я,
Девы ветра, песка и зноя!
Память, как огонек свечи, освещает былые невзгоды,
Раздвигает траурный креп, затянувший дворцовые входы,
Злой и шумный рой мошкары вьется, жалит до слез, до боли,
Но не каждое воспоминанье с губ слетает по доброй воле,
Спят иные долгие годы.
Мир, который ты сам возводишь. Раны, ссадины и ожоги.
Человеческий смех. Удивление. Опусти-ка свой взгляд на ноги.
Ты всего лишь товар залежалый на копеечной распродаже,
Бесконечное воскресенье под Парижем, на общем пляже,
На идущей вдоль стен дороге.
Незабытые муки детства не кончаются для иного.
Жгучий стыд из-за скверного платья, стыд из-за неверного слова.
В стороне оставались другие, ты же был глубоко несчастен,
Понимая, что ими не понят, что раскрыть им себя не властен.
Чуть припомнишь — убит ты снова.
Я всегда спешил, как на праздник, шел к тому, что ярко сверкало.
Лучше я ничего не возьму, чем возьму плохое и мало.
Это все хорошо, но, однако, жизнь идет и идет без оглядки.
Это все хорошо, но, однако, жизнь идет, наступая на пятки.
Ты к провалу шел от провала.
Не всегда самолюбие к месту, не всегда прибавляет величья.
Повторить ту же самую фразу запрещали тебе приличья.
Ты готов был на что угодно, чтоб невежество не проступило.
Ты давал себя резать на части, чтоб снаружи не видно было,
Вот и стал ты загнанной дичью.
Может, есть в тебе дикое нечто, что уже утеряли народы,
И в душе ты боишься рабства, навсегда забытой свободы.
Может быть, ты в душе охотник, в камышах готов притаиться,
И следить, как из мрака столетий выплывает пурпурная птица
На вечерние тихие воды.
Может быть, ты был создан для битвы не с людьми, что хитры и лукавы,
А с природой, в которой стихии навсегда непреложно правы.
Может, ты бы всходил на вулканы, чтоб похитить огонь первозданный,
Может, соли и рокотов полны, качали б тебя океаны
И закат бы горел кровавый.
Золотой или каменный век? Выбирать тебе не случится.
В старом доме пятиэтажном ты в Нейи ухитрился родиться,
Иногда по Большому Озеру в старой лодке скользил на закате,
Ты садился в желтый трамвай, торопясь в лицей на занятья.
А позднее — Париж, больница…
Дай слегка над тобой посмеяться, мой бедняга, двойник мой унылый.
У тебя даже нет чемодана для твоей Полинезии милой.
Погляди на свое отраженье — эта мятая мягкая шляпа…
Третью зиму уже ты таскаешь пальто из дешевого драпа.
Но в поэзии все это было.
Есть работа только для хлеба — ты делал ее годами.
Есть солнца, которые носишь в себе, словно лоток с плодами.
О них не стоит много болтать — косо глядят в квартале.
Бывает разное ремесло, но странное мы избрали.
Что за дело — играть словами!
Литература — одна печаль. Плакала мать сначала.
Мальчик, пока это не всерьез, тебе и заботы мало,
Но если ты начал писать для других, ты от людей зависишь.
Надо о будущем думать, малыш. Ты понимаешь? Ты слышишь?
Это страшно, мама сказала.
Каждый хочет, чтобы судьба его была на холме, как могила.
Личных путей не бывает — по ним история проходила.
Наши расчеты — в бегстве ночном они подевались куда-то.
Мама, в Кагоре, в сорок втором, в госпитале палата…
И представить немыслимо было.
Даже над кладбищами всегда яркое небо светит.
С тем человеком, что проживет достаточно долго на свете,
Случится множество разных бед, немыслимых, непоправимых.
Если б мы жили лишь для себя или для самых любимых,
Жизнь равнялась бы мелкой монете.
У тебя было много знакомых, но все подевались куда-то.
Семьи больше не существует. Ты о ней и не думал когда-то.
И друзья… Не надо об этом… Не навеки, как песни сезона.
Чтобы нас разделить, как яблоко, очевидно, хватило резона.
День любви, а какая утрата!
А жизнь запускает бумажного змея над мертвым миром, над бездной.
Рукопожатья Кастельнодари, Монблан с улыбкой любезной,
Приветствия Сен-Жан-де-Люз, поклоны Ля-Боля.
Здесь очень много забавных французов. Мы здесь три дня, не боле.
Путешествие было чудесно.
Несколько старых почтовых открыток найдешь — и, о ностальгия! —
На этих открытках деревья, и море, и небеса голубые.
Разумеется, лишь из-за этих видов ты их вставляешь в альбомы.
Их уменьшительные имена тебе одному знакомы,
И почерк и фразы простые.
Я вспоминаю ночи, что были всего лишь ночами,
Обыкновенные дни, радости и печали,
Я вспоминаю кафе в лесу, недалеко от вокзала,
Летом стакан холодной воды — разве этого мало?
Сумерки на Елисейских Полях однажды после дождя.
СЛОВО «ЛЮБОВЬ»
Вечер в Лондоне.
Желтый туман февраля.
Я один на один с наступленьем любви.
Но придет ли любимая?
И я сею вокруг нетерпенье шагов,
Встречных призраков я на ходу задеваю локтями.
Я приветствую доктора Джонсона, Джорджа Борроу
И Молль Флендерс, фланирующую вдоль Темзы.
Как сказал ты однажды о Лондоне, Шелли?
«Ад походит на Лондон». Но только совсем наизнанку,
Ад? Да полно! Ты разве видал его ночью?
Разве столько прикрас состоит там на службе у зла?
О пейзаж Мерилибоун-Род, этих улиц пустых,
Этих улиц без слов, где старательно вытерта кровь,
Где по праву себе говорил я: как все это странно!
Хлад Эреба… Но где они нынче,
Те костры миновавших времен?
И внезапно на улице вспыхнуло солнце из пакли.
Факел, факел! На улице факел горит!
Целый мир побежал в сапожищах из ваты
К этой ложной, неверной заре
Со стремянками, с ведрами, только в одном направленьи.
Сколько было нас в полночь пред домом, сгоревшим дотла.
О спасители, ваши движенья нелепы!
Раскаленные куклы корежатся в ваших руках.
Тротуары ведут меж собой разговоры на «кокни».
Эта гордая нищенка в кружеве грязном и в шляпе с пером,
Проповедник Гайд-парка, китаец Ист-Энда,
Что как будто сбежал из рассказов о Шерлоке Холмсе, —
Их не видно, их множество, слышны рыданья и ропот.
Мы присутствуем с вами при битве брандспойта с огнем.
Что сгорает безжалостно в этом крушении камня?
Пресеченные жизнью романы? Торговые сделки?
Перечеркнуты пламенем вывески фирм.
Ах, не знаю, не знаю… Какие-то пряности, ткани…
Крошку Доррит без чувств выносит толпа на руках.
Неужели же все и всегда только зрелище, только оно?
О, слепые свидетели историю позже расскажут,
Поломают развалины, выстроят наново дом
И откроют в подвале трактир, обязательно с пивом.
О чудесное пиво, которое очень похоже
И ничуть не похоже на песню.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: